Ошибись, милуя
Шрифт:
— Ну, это, Ява, наш прежний и пустой спор. Что ж теперь на каждом-то шагу все об одном и том же.
— Тогда умоляю, умоляю, не мешай. Я все-таки хочу из первых рук знать о диких земельных порядках в Сибири. — Ява опять обратилась к Огородову, уже до того взволнованная, что длинные и плоские щеки ее лизнул злой румянец: — Товарищ Семен, понять же надо, захват земли…
Страхов, немного сконфуженный бесцеремонным обращением Явы, отошел в сторону и, набив трубку табаком, скрылся за выходной дверью на улицу. Следом ушла и Зина, все время наблюдавшая за ним с видимым беспокойством. Безотчетно сознавая, что Ява Кроль имеет здесь какую-то власть, Огородов разом и остро невзлюбил
— Покорно прошу, Ява. Извиняйте, не знаю, как вас по батюшке. Вы что же, никак, пахать собираетесь нашу сибирскую землю — такое в вас переживание?
— Да нет же, нет, — заторопилась Ява. — Товарищ Семен, я последнее время увлеклась земельным вопросом. Надеюсь, вы понимаете, что все мы, люди, — дети одной матери-земли и в силу этого не можем не болеть, не волноваться. Здесь, в Центральной России, существует много способов приобретения земель, а у вас — захват. Да мыслимо ли это в благоустроенном-то государстве? И живем не за морями, а под боком у Европы. А вот извольте — захват. А собственность-то с чего началась?
— Как вас все-таки? Товарищ Ява, хм, земель у нас любым манером сколь хочешь бери. Где пройдет серп да коса — то и твоя полоса. Приезжайте к нам, мы вам нарежем такие загоны — бежать не обежать.
Ява поджала губы и с обидой подняла плечико:
— Странно, однако, неужели я похожа на пахаря?
— Да вы-то нет, куда уж. Но муж, семья. Да хоть и вы, ведь у надела сложа руки не посидишь. Захватить землицы — дело нехитрое. А вот обработать ее, удобрить, чтобы она кормила да еще оставляла в зажиток, — тут за излишком не погонишься.
— Погодите, товарищ Семен, — нетерпеливо рвалась Ява, чтобы выговориться. — Прошу вас, глядите немного вперед; культурное хозяйство предполагает…
Она рубила и подрезала что-то своей тонкой и острой ладошкой, сбивалась и поправлялась в скороговорке, а Огородов, теряя терпение, тянулся взглядом к выходной двери, ожидая возвращения Страхова и Зины.
— Сейчас много радетелей крестьянских, — молотила Ява и, чтобы привлечь внимание Огородова, ухватилась цепкими пальчиками за пуговицу на его рубахе. От нее приторно пахло крепкими духами. — Однако позвольте, товарищ Семен, как вам известно, у нас существует аренда и наемные руки. Многоземелье для кулака никогда не было обузой. Да сами-то вы не из таких ли?
— Не из таких, не из таких… Я, знаете, тороплюсь, не опоздать бы мне. — Он отстранился от нее и твердо шагнул к двери, вышел на крыльцо. Следом поспешила и Ява. А на крыльце, в тени железного козырька, полуотвернувшись друг от друга, стояли Зина и Страхов. Он, сложив руки на груди, в пиджаке, надетом внакидку, курил, вероятно с жадностью расстроенного человека, потому что под козырьком густо стоял дым трубочного табака. Зина, переметнув свою толстую косу на грудь, беспокойными пальцами мяла голубую ленту. В глазах ее стояли близкие слезы. Не поднимая головы, она поглядела на Огородова и, в миг справившись с собою, улыбнулась полно открытыми и влажными глазами, смущаясь и извиняясь:
— Разве вы уходите?
— Да надо, Зинаида Васильевна. Я ненадолочко. Вас повидать. Егора Егорыча.
— Вы теперь вольная птица — не забывайте нас. А то мамаша и та спрашивала, почему-де не видно нашего Менделеева. А вас и в самом деле все нету и нету. Глядите же.
— На первый раз достаточно, — подбодрил Страхов Огородова и указал глазами на его руку: — Не забудешь?
— Никак нет, — Огородов понял, что Страхов напомнил ему о записке. — У нас железно.
Страхов дружески подмигнул ему, заулыбался, но светлые глаза его оставались безучастными, будто виделось им что-то совсем иное.
—
— Я ведь, извиняйте, бегом, — посторонился Огородов, и Страхов опять помог ему, понимая его смущение и неловкость:
— Ява, пусть он летит один. В самом же деле, человек опаздывает. Беги, беги, Семен Григорьевич. Поговорить — будет еще время.
— Дикость же, господа, — обиделась Ява. — Вырвали человека прямо из рук. Но вы, товарищ Семен, имейте в виду, с вами мне надо поговорить. Вы подумайте, подумайте над моими вопросами.
— Подумаю, — он поклонился Яве, потом Зине, не поглядев на нее, но видя перед собою ее лицо, чем-то взволнованное, и быстро пошел от дома Овсянниковых.
Ява, не скрывая сожаления, заметила:
— По-моему, этот ваш сибиряк из крепкого хозяйства. Ей-ей. И упрямство в нем такое, знаете, — она собрала и показала свой рыхлый кулачок. — И темнота, однако.
Страхов, взявшись за ручку двери, заметил с усмешкой через плечо:
— А ему ты сказала другое.
— Я женщина и не люблю точности. — И добавила уже в закрывшуюся за Страховым дверь: — Цепляется прямо к каждому слову.
— Что темен, Ява, ты немного строга, — начала было Зина, но, видимо, вспомнила о своем разговоре со Страховым и умолкла — жалкая улыбка опять легла в уголках ее губ.
— И все-таки, Зинушка, мужик есть мужик, — сколько ты его ни вари, все сырой. Я не сторонница идеализировать их.
В это время дверь приоткрылась, и большеротая худая девчушка громко шепнула:
— Господа, продолжаем же.
V
Был долгий вечер, один из тех, когда белые ночи уже отпылали, а блеклые зори по-прежнему так загуливаются, что начинают надоедать своим мерклым бессилием. Вернувшись домой, Семен прилег на диванчик, ноги закинул на бабкины сундуки и задумался. Донимали раскаяния: надо бы все-таки уехать ему домой — глядишь, в паре с младшим брательником подняли бы хозяйство, зажили по-людски. А теперь что же выходит — все прахом. Может статься и такое, что потом не к чему будет и приткнуться. Уж вот истинно, дураков не сеют, не жнут. Какая же нещадная сила так решительно распорядилась им? Соблазн вернуться в деревню на своем коне? Нет. Домашняя копейка дороже заезжего рубля. Тяга к умным господам? Пожалуй. Только не сами господа занимают его, а она среди них. Она, со своей косой, ямочками в уголках губ, разговором о Сибири, — как наваждение, как огонь, охвативший всю его душу горячей надеждой. Он пытался понять, что с ним случилось, и не мог дать ясного отчета. Была у него своя цель, свои задумки, примеренные к дому, и сам он вроде бы ехал уже по знакомому зимнику, да занесло вдруг его некованые сани на крутом раскате и поставило поперек дороги. Опомнился, оглядел беду свою только тогда, когда уже выпал в снег.
Выросший и всю свою жизнь мыкавшийся в обществе суровых, порой и грубых, людей, он давно хотел любви и любил кого-то с горячей и тайной нежностью. Встретив Зину и всего лишь один раз поговорив с нею, он весь встрепенулся от нечаянной радости, будто нашел то, чего ждал и искал. Он легко отрекся от дома, от матери, от своих сладких забот о земле, просыпался и ходил целый день, думая все об одном и том же. В мыслях он так близко связал себя с Зиной, что все ему казалось радостным, светлым и доступным. В этом приподнятом настроении он готов был на всю жизнь остаться здесь, чтобы только, пусть изредка, встречать ее. Теперь весь мир, вся жизнь, все люди казались ему другими — милыми, прекрасными и счастливыми.