'Ошибка' доктора Боткина
Шрифт:
Вскоре священник снова известил голову Мельникова о том, что вокруг него все умирают, он решил описывать все случаи смерти, а когда пробьет и его час, он все написанное упрячет в верхний ящик комода, чтобы люди узнали правду. Жена Мельникова, дама многопудовая, возглавляла местное общество Красного Креста, голова сказал ей:
– Понимаешь ли, моя ласточка? Коли это чума и она двигается вверх по течению Волги, то на очереди наш Царицын, потом - Саратов, а затем. страшно сказать!
– Страшно, - отвечала жена, содрогаясь могучим телом.
Содрогаясь всеми фибрами доброй души,
– Ты, дружок, осмотрись там, - напутствовал его голова, - возьми казаков и двух сестер милосердия. А моя женушка от Красного Креста посылает с тобой в Ветлянку обувь, чаек, сахарок, что там еще послать? Ну, бельишко. Давай, дружок, поцелуемся на прощание. Век тебя не забуду!
Поцеловались. Через несколько дней в Царицын пришло письмо Васильева жуткое. Ветлянскими казаками управлял Плеханов, полковник Астраханского казачьего войска; он сказал, что болен (через щелку двери), а лекаря к себе не допустил.
– Ты что? Сам не видишь, что конец света приходит?
– сказал Плеханов.
– Делай что хочешь, а меня забудь.
А что делать лекарю, который привез умирающим пшено, чаек, сахарок и бельишко? "По дороге, - сообщил он в Царицын, - мне попадалось множество трупов. в домах больные и мертвые. Погребать умерших никто не соглашается. Матери, жены, отцы, дети - все боятся больных. Бросают дома и семейства, бегут в степь. После долгих усилий я едва нашел двух пьяниц, которые согласились хоронить тела." Эпидемия охватила уже весь Енотаевский уезд, люди, до этого здоровые, умирали в два-три часа, помощи ниоткуда не было, и лекарь Васильев тоже скрылся.
Тут в Ветлянку нагрянули бравые астраханские врачи - Григорьев с Морозовым, но признаков чумы, описанных в инструкциях по ее излечению, они в станице не обнаружили. Мертвых полно, а чумы нет. Покойники и больные никак не укладывались в рамки инструкции: опухоли (бубон) отсутствуют, дыхание затруднено, временами кровохарканье, а в боку у всех колотье.
Один гиппократ спрашивал другого гиппократа:
– Что же мы, коллега, станем писать начальству? В руководстве по выявлению признаков чумы сказано-то совсем иное.
– Да, ничего похожего с тем, что мы наблюдаем. Скорее всего, в Ветлянке не чума, а пневмотифус.
Так и писали, что в Ветлянке чумы нет, зато есть повальная пневмония (пневмотифус). Этим извещением врачи успокоили себя, утешили начальство и вызвали приступ буйной радости в Петербурге; наверное, им бы довелось таскать "Анну на шее", если бы Григорьев однажды не сказал Морозову:
– Что-то сегодня в боку постреливает.
– А мне, коллега, признаюсь, дышится скверно.
Поговорили и разом умерли (считай, не от чумы, а от этого самого спасительного "пневмотифуса"). Паника охватила соседние станицы, люди бежали куда глаза глядят, ночевали в стогах сена, копали для жительства ямы - только бы избежать неминучей смерти. Ветлянский казак Петр Щербаков вспоминал:
– Время было лютое. Все по
Тут казаки изловили в степи лекаря Васильева и, сидя верхом, нагайками погнали его обратно в Ветлянку:
– Коли ты дохтур, так лечи, мать твою так.
– Братцы, да не доктор же я, а только лекарь.
– Ты глупее нас не притворяйся, мы сами безграмотные.
– Да боюсь я, братцы, боюсь, - плакал Васильев.
– Мы все боимся, - хлестали его казаки.
Н. Мельников писал, что за отсутствие рвения Васильева "хотели было предать суду, но ввиду оказанных им впоследствии заслуг дело оставили без последствий". 19 декабря из Астрахани приехал в Ветлянку медицинский инспектор Егор Цвингман, дядька серьезный, который сразу и точно определил: чума! Диагноз был поставлен, но эпидемия, охватывая станицы правого берега Волги, уже переметнулась и на левобережье - в село Пришиб, а там рядом кочевья калмыков, "черная смерть", когда-то не раз обезлюдившая Европу, вторглась в дымные и нечистоплотные улусы. Только теперь в величественном Санкт-Петербурге забили тревогу.
Всеобщая паника обретала государственные масштабы, правда еще не выходя из границ самого государства. 23 декабря Петербург распорядился заключить Енотаевский уезд под охрану воинского оцепления, чтобы ни один житель не вздумал искать спасения в бегстве. В заснеженной степи кордоны были расставлены, костры разведены, но станичный люд, доказывая свою неустрашимость, все равно разбегался во все стороны, разнося эпидемию дальше. Николай Карлович Гирс, возглавляющий тогда внешнюю политику России, боялся, кажется, не столько самой чумы, сколько того, как станут отзываться о нашей чуме в Европе.
– О-о, вы еще не знаете канцлера Бисмарка!
– говорил он, закатывая глаза.
– Но теперь вы его узнаете. для него эта Ветлянка как раз кстати, чтобы лишний раз нагадить России, а венские Габсбурги послушны ему, как дети строгой бонне. Наконец, в Турции и в Персии чумы нет, и там смеются над нами, откуда она, эта чума, взялась?
Лев Саввич Маков велел созвать совещание:
– Из-за амбиций этого Бисмарка не скрывать же нам перед всей Европой, что - да!
– у нас чума, что - да!
– лекарств нету, что - да, наконец! врачей в тех краях тоже мало.
На совещании медиков с чиновниками МВД Боткин признал ветлянскую эпидемию чумною (безо всяких сомнений), напомнив, что знаменитая чума в Москве во времена Екатерины Великой тоже начиналась с того, что тогдашние врачи трусливо боялись чуму назвать чумою, дабы не потревожить сладкий сон высочайших вельмож Санкт-Петербурга.
– Развитие в России чумы, - здесь я дословно цитирую слова Сергея Петровича, - в тех размерах, в каких она появлялась в прошлые столетия, невероятно (ныне), однако возможно появление в различных местах России большего или меньшего числа заболеваний чумной болезнью.