Ошибка комиссара
Шрифт:
Ну Боря! Мог бы и предупредить, что срок до завтра, до обеда. А я тут уже мозоль на указательном пальце натер.
— Гад ты, товарищ капитан, — с чувством произнес я.
— А это я и без тебя знаю, — хохотнул Борис Михайлович. — А если бы сказал тебе, что время терпит, ты бы дня два телился, разве нет? А тут сел, да все и сделал. Так что, убирай все в сейф, да и дуй домой.
Борис исчез, а я, разгибая усталую спину, принялся убирать уголовные дела в сейф. Вроде бы, один сижу в кабинете, а мои «несекретные» материалы нафиг никому не нужны, но привычка превыше всего. Да и не только привычка. Теперь эти жалкие листочки считаются
Шел в свое родное общежитие и радовался прошедшему дню. Но заниматься уже ничем не хотелось. Сейчас перекушу чем-нибудь, да и залягу спать.
На вахте дежурила тетя Катя. Забрал из своего ящика почту (газета «Коммунист», а больше ничего нет) и, одарив свою несостоявшуюся родственницу дежурной улыбкой, получил ключ.
Тетя Катя, оглядевшись по сторонам, заговорщическим шепотом сообщила:
— Леш, сегодня комендант был вместе с каким-то начальником с завода. Говорили, что «непрофильных» жильцов скоро начнут выселять. Ты ведь у нас теперь тоже такой.
Я кивнул. Про мое выселение из общаги я уже слышал. Все правильно. Я же теперь не участковый инспектор, территорию не обслуживаю. Но просто так, с бухты-барахты меня никто не выставит на улицу. Ответственные товарищи, отвечающие за социальную заботу о трудящихся Металлургического завода, вначале сообщат моему собственному руководству, а оно станет думать — куда девать своих сотрудников? Я ж не один такой, проживающий в ведомственном общежитии. Но потом все утрясется. Замполит отдела, а то и управления выйдет с ходатайством на директора ЧМЗ, подключит к этому делу райком партии, все утрясется.Завод милиционеров не прогонит, а мое начальство успокоится. Самое плохое, что может быть, так это то, что ко мне могут подселить кого-нибудь из жильцов. Скорее всего, это будет собрат-мильтон. Я-то уже попривык жить один, как фон-барон, но как-нибудь уживусь с новым соседом.
— Жениться тебе надо Леша, — твердо заявила тетя Катя. Еще разок оглянувшись, сказала: — Моя-то вертихвостка, когда о тебе разговор завожу, так и к словам не подстает, так что ну ее… Зато у меня у соседки дочка есть. Девка хорошая, незамужняя, как раз на заводе работает. Женишься на ней, у себя пропишешь, никто тебя и не выгонит. Правда, — тут тетя Катя вздохнула, — с мужиком она женатым связалась. Но ребенка в подоле не принесла, так что, тут все нормально.
Тете Кате я даже и отвечать не стал. Еще ладно, пытается выдать замуж племянницу, та славная девушка. Жаль только, что я к Маринке никаких чувств не испытываю, кроме дружеских. Но вот соседка, у которой был роман с женатым мужчиной, это ни в какие ворота не лезет. Знаю я про такие романы.Нет уж, не надо. Пусть уж лучше выселят или кого-то подселят.
Утром, явившись на службу еще до девяти часов, осмотрел кабинет. Сейф на месте, пишущая машинка тоже. А куда бы они подевались? И чего я желаю увидеть? А, понял, почему я осматриваюсь. Я же себя пока не вижу в роли следователя, не был им никогда в жизни. Так что, придется привыкать.
Осознав, что работа с бумагами — еще такая соль, а вовсе не сахар, оставшиеся постановления я отпечатал за полчаса и, удостоившись похвалы от начальника следственного отделения, пошел разбирать то, что осталось.
Так,
А их еще и не допрашивали. Работал мой подчиненный Савин. Тьфу ты, он пока еще такой же инспектор, как я. Не исключено, что в этой реальности он будет моим начальником, а я его подчиненным.
Значит, инспектор уголовного розыска Савин материал собрал, его передали в следствие как «светлое» (злоумышленник-то известен, не отпирается), а дальше пусть следователь пашет. Вот ведь, работнички в уголовке! Могли бы все раскрутить, без нас, без следователей. Совсем угрозыск нюх потерял. Лодыри! Им бы только материал спихнуть. Тут я с удивлением обнаружил, что ругаю своего брата — сыщика. Не Савина конкретно, а сыщиков, как класс. Ай-яй-яй! Это что же получается, полдня посидел на следственном стуле и всё — перековался? А как же принципы, как же сыщик сыщику — друг, товарищ и брат на всю оставшуюся жизнь? А вернёшься через месяц восвояси, опять идеологию менять придётся?
Мне стало стыдно. Я покраснел и вернулся к делу.
Значит, сожители. Ей — сорок семь. Ему — тридцать. Хм… проникающее ранение в вену, которая под коленкой. Раневой канал… угол сорок пять градусов. Однозначно, что нанести такую рану можно, если потерпевший, то есть, потерпевшая шла по лестнице, а злодей стоял на пару ступенек ниже, и он ткнул ножом свою Дульсинею.
А ведь мне, как следователю, пусть и «и. о.» здесь ничего не светит. Вот, разве что, окончательно загробить дело. Всё равно нет у него никакой судебной перспективы. При таком раскладе его туда, в суд то есть, прокуратура не пропустит и обвинительное заключение не утвердит.
Гроблю, а что еще остается? Только придется еще разочек допросить и подозреваемого и потерпевшую. Вернее — допрашивать-то их буду первый раз, потому что Савин, который Серега, взял объяснение. А коли дело возбудили, то теперь нужно и можно проводить следственные действия, сиречь — допрос.
Вызвать их в отделение? Нет, лучше сам к ним сбегаю, а не то почта повестку неделю слать будет, а потом жди их. Так, бегать недалеко, планирую сделать это завтра… Нет, лучше сразу, после обеда. Допрошу их обоих, показания скорректирую.
Часов в одиннадцать ко мне залетел Рябинин. Обежав кабинет и, убедившись, что я пока не дезертировал и до сих пор трезвый, забрал у меня оставшиеся постановления о приостановлении дел, покивал, пощелкал язычком и кинул на стол несколько бумаг, скрепленных канцелярской скрепкой. Кроме добавившегося «Постановления о возбуждении уголовного дела» в половину машинописного листа, все остальное было до боли знакомыми. Так это же материалы по ограблению женщины. Той, что после визита в ресторан осталась с сережкой. С одной. Я же его Титану оставлял, чтобы тот до ума довел и «отказной» накатал. А Титанище, стало быть, поленился и передал начальству, а те переадресовали в следствие.