Ошибка Оноре де Бальзака
Шрифт:
Солнечные лучи согревают Эвелину Ганскую. Она уже опьянела от запахов степных трав, от нескончаемых птичьих рулад. И когда ее грезы нарушил шум у кареты, она словно пала с небес на землю. Обернувшись, она увидела старика в лохмотьях, с мешком через плечо. Старик опирался на высокий посох и с любопытством заглядывал в отворенную дверцу кареты.
Марина попятилась от этого зоркого взгляда и забилась в уголок.
— Что за страшилище!
Эвелина, придерживая рукою платье, подошла к карете.
— Иди своей дорогой, — проговорил Жегмонт и собрался помочь пани сесть в карету.
Но Эвелина отвела протянутую дворецким руку. Она уже хорошо разглядела запыленного старца в сером картузе, обутого в изодранные постолы, одетого в лохмотья. Борода до пояса. В руках высокий посох. Лицо светлое, озаренное только ему одному известной радостью. Он улыбался самому себе тихой скорбной улыбкой. Только в глазах, сидевших глубоко под мохнатыми бровями, переливались тревога и страх. Казалось, глаза принадлежат кому-то другому, а не этому старому нищему страннику.
Он не пошевельнулся даже, и, хотя смотрел на графиню, ясно было, что видит только карету, а все окружающее для него не существует.
Кучер Станислав влез на козлы, Жегмонт подошел ближе к графине, Марина расстелила на сиденье плед. Человек возле кареты как будто испугался. Он забеспокоился. Шагнул вперед и одной рукой, не выпуская из другой посоха, стал расстегивать рубаху, широко открыл рот, точно что-то душило его, мешало дышать.
— Чего тебе?! — сердито спросил Жегмонт. — Говорят, иди своей дорогой, ну и ступай, пока не отстегали.
Как бы подтверждая угрозу Жегмонта, кучер Станислав со свистом рассек воздух кнутом. Но человек не пошевельнулся. Расстегнув наконец ворот грязной рубахи, он крикнул:
— Еще одна карета!
«Сумасшедший», — подумала со страхом Эвелина и шагнула к карете.
— Кто ты? — спросила графиня.
Человек посмотрел на нее умоляюще, протянул вперед длинную землистую руку и вымолвил настойчиво, глухо и скорбно:
— Отдай ее,
— Кого? — удивленно спросила Эвелина, чувствуя, что внезапный страх миновал и нищий ничем не угрожает ей.
— Ее, — повторил человек, подступая к графине.
— А ну, отойди. — Жегмонт оттолкнул его.
— Погоди, — остановила дворецкого Эвелина. — Кого отдать тебе? — спросила она снова.
— Отдай ее, отдай! — завопил он. И вдруг, вобрав голову в плечи, попятился от кареты. Он уходил в степь, размахивая рукой, точно колдуя, шептал что-то, и слезы бежали по его сморщенным щекам.
— Снова карета, — шептал он, — и снова ее нет. Где же она? — спрашивал он, как будто перед ним кто-то стоял.
Эвелина слушала этот разговор с самим собою и вновь проникалась неприятным ощущением страха.
—
Он умолк и стоял, немой и таинственный, не обращая внимания на людей у кареты. И вдруг, словно пробудившись от тяжелого сна, бросил посох на дорогу и, подняв руки к небу, завопил:
— О, будьте вы прокляты до седьмого колена, да падет на ваши головы моровая язва, да источит ваши сердца ржавчина, да затянет глаза ваши вечною мглою.
— Он безумный! — крикнула Эвелина и, проворно опираясь на руку Жегмонта, вошла в карету.
Жегмонт влез на козлы, уселся рядом с кучером. Тот ударил по лошадям. Карета тронулась.
— Это он, — крикнул на ухо кучеру Жегмонт, — Вечный жид! — и перекрестился, сплюнув на дорогу.
Кучер испуганно оглянулся, вставил кнут в кольцо и тоже перекрестился.
Эвелина долго еще поглядывала в заднее оконце кареты. И пока позади не поднялась пыль, графиня видела старика с простертыми в небо руками, посылающего проклятья человечеству.
Карета раскачивалась на неровной дороге, мимо проплывали поля; Эвелину охватила тревога, навеянная неприятной встречей.
И, как назло, вспомнилось и растравляло наболевшие раны только неприятное, ушедшее, давно, казалось бы, забытое и ненужное.
…Под вечер за лесами на холмах показались белые хаты Вишневца. Объехав село стороной, карета прогрохотала по гребле и углубилась в длинную каштановую аллею, ведущую к замку.
Вдруг карета остановилась. Впереди зашумели голоса. Послышался крик Жегмонта. Дворецкий ругался.
— Пся крев, до дьябла! Не видите, что ли, чья карета едет? Ее сиятельство графиня Ганская едет в замок, а вы, черти, дорогу загораживаете. Холера вас забери!
Проклятья и ругань водопадом лились из уст Жегмонта, но суматоха не утихла. Чей-то бас прозвучал спокойно:
— Цобе, серые! Не видите, что ли, карета их сиятельства едет!
Эвелина откинула шторку и опустила стекло. Выглянула. Через дорогу волы тянули низкую телегу. На ней лежало что-то накрытое соломой. Вокруг толпились мужики в свитках. Эвелина поманила одного пальцем. Он робко подошел к карете.
— Что тут у вас? — гневно спросила она.
Мужик одним движением сдернул с головы шапку, низко поклонился, точно надвое переломился в поясе. Выпрямляясь, пояснил:
— Пана нашего, их сиятельства, полюбовница в пруду утопилась. Вот вытащили, хоронить везем…
Дальше Эвелина не слушала. Она отшатнулась от окна и упала на подушки.
«Каково-то бедной Ане?» — подумала графиня. Но, сидя час спустя между дочерью и зятем, она и словом не обмолвилась о том, что видела на дороге. А через несколько дней Ганна сама все рассказала.