Ошибка Столыпина. Премьер, перевернувший Россию
Шрифт:
Ленин придает очень большое значение имущественному расслоению крестьянства как показателю его разделения на пролетариат и буржуазию. Однако данные, которыми он сам пользуется (бюджеты дворов по губерниям), большого расслоения по этому признаку не показывают. «Буржуазия», по классификации Ленина, — это крестьяне, которые ведут большое хозяйство и имеют большие дворы (в среднем 16 душ, из них 3,2 работника). Если же разделить имущество на душу, разрыв не так велик— даже в числе лошадей. У однолошадных— 0,2 лошади на члена семьи, у самых богатых— 0,3. В личном потреблении разрыв еще меньше. Посудите сами: у беднейших крестьян (безлошадных) расходы на личное потребление (без пищи) составляли 4,3 рубля в год на душу; у самых богатых (пять лошадей и больше) — 5,2 рубля. Разрыв заметен, но
Особое значение Ленин придает питанию как показателю жизненного уровня, здесь «наиболее резкое отличие бюджетов хозяина и рабочего». Действительно, буржуазия и пролетариат различаются как классы не только отношением собственности, но и культурой — образом жизни. И здесь тип питания есть один из главных признаков. Но таково ли было это отличие у разных групп крестьянства, чтобы, как это сделал Ленин, выделять курсивом слова «хозяин» и «рабочий» — указывая тем самым на их классовое различие?
У безлошадных расходы на пищу 15 руб. на члена семьи, у «пятилошадных» — 28 руб. Кажется, разрыв велик, но дальнейшие данные объясняют этот разрыв. Практически все безлошадные семьи, по данным Ленина, в среднем выделяют для работы по найму 1 батрака (то муж, то поденно жена, то дети). Батрак питается у хозяина. По данным для Орловской губ., пропитание батрака обходилось хозяину в среднем в 40,5 руб. в год (у Ленина приведен подробный рацион батрака). Очевидно, что эти деньги надо присовокупить к бюджету безлошадной семьи, членом которой является батрак. Если так, то выходит, что у «пролетария» на члена семьи расходуется на еду 25,4 руб., а у «буржуя» 28 руб. Строго говоря, следовало бы расходы на батрака вычесть из бюджета семьи хозяина, если он при переписи записал батрака членом своей семьи, тогда разрыв еще больше снизится — но мы этого делать не будем, нет точных данных о том, какая часть крестьян записывала батраков как членов семьи.
Из данных, приведенных Лениным (если брать не «двор», а расходы на душу), расслоения крестьян на классы по этому признаку не наблюдается. Да и Толстой отметил: «В том дворе, в котором мне в первом показали хлеб с лебедой, на задворках молотила своя молотилка на четырех своих лошадях…. а хлеб с лебедой ела вся семья в 12 душ… «Мука дорогая, а на этих пострелят разве наготовишься! Едят люди с лебедой, а мы что ж за господа такие!»
В целом, можно сказать, что в конце века, когда писалась книга Ленина, расслоение крестьянства по имущественному уровню и по образу жизни не привело к его разделению на два класса — пролетариат и буржуазию. Сами крестьяне делили себя на «сознательных» — работящих, непьющих, политически активных, — и «хулиганов». Разницу между ними они объясняли как отличие крестьян в заплатанной одежде от крестьян в дырявой одежде.
Крестьянство осталось как «класс в себе». И неожиданно оно выступило как «класс для себя» в революции 1905–1907 гг. Входе ее рухнула вся концепция «сельской буржуазии и сельского пролетариата». Активность в революции проявили середняки и богатые крестьяне, батраки («пролетариат») были наиболее пассивны. Т.Шанин пишет: «Середняки, в соответствии с точным определением этого слова, были решающей силой в российском селе и большинства в его общинах. Безземельные и «бобыли» не имели достаточного веса в деревнях и не могли оказать в одиночку длительного сопротивления в сельской борьбе. Восстание совершалось не маргиналами, а теми, кто отказывался превращаться в таковых. Сила общинного схода была такой, что наиболее богатые обычно не могли удержать контроль над этими общинами. Что касается кулаков в сельской местности России, по крайней мере в крестьянском значении этого термина, они были не обязательно самыми богатыми хозяевами или работодателями, но «не совсем крестьянами», стоящими в стороне от общин или против них. Наиболее близким крестьянским синонимом термину «кулак» был в действительности «мироед» — «тот, кто пожирает общину»…» (с. 277).
Центром организации революционных выступлений была община — деревенский или волостной сход.
Входе революции практически не было конфликтов между бедняками и богатыми крестьянами. Те, кого Ленин называл «сельской буржуазией», были организаторами большой «петиционной кампании»— в Крестьянский Союз и в Государственную Думу. Изучено около 1500 таких петиций, и в 100 % из них— требование отмены частной собственности на землю. После этого вопрос о том, являются ли богатые крестьяне буржуазией и стало ли общинное крестьянство оплотом капитализма, можно было считать закрытым.
Выше говорилось о том, что жесткая парадигма — способ видения явлений определенного класса — является фильтром, через который многих сторон деятельности просто не видно. Политэкономия как теория капиталистического хозяйства заставляла подгонять любые хозяйственные явления под свои категории и понятия. А.В.Чаянов в 1924 г. опубликовал на немецком языке работу «К вопросу теории некапиталистических систем хозяйства», в которой сделал попытку построить «метатеорию» многоукладных экономических систем. Прежде всего, для нас важна его мысль о том, что не все реально существующие и даже важнейшие производственные уклады можно описать в категориях классической политической экономии. Он писал в этой работе: «В современной политической экономии стало обычным мыслить все экономические явления исключительно в категориях капиталистического хозяйственного уклада. Основы нашей теории — учение об абсолютной земельной ренте, капитале, цене, а также прочие народнохозяйственные категории— сформулированы лишь в приложении к экономическому укладу, который зиждется на наемном труде и ставит своей задачей получение максимального чистого дохода…».
В специальной главе А.В.Чаянов разбирает категорию капитала, как она проявляется в трудовом хозяйстве, и считает эту проблему самой важной для его исследования: «Развивая теорию крестьянского хозяйства как хозяйства, в корне отличного по своей природе от хозяйства капиталистического, мы можем считать свою задачу выполненной только тогда, когда окажемся в состоянии вполне отчетливо установить, что капитал как таковой в трудовом хозяйстве подчиняется иным законам кругообращения и играет иную роль в сложении хозяйства, чем на капиталистических предприятиях». Строго говоря, именно в том, как функционирует капитал, следовало искать критерий отнесения хозяйств к категории капиталистических, а отнюдь не в том, сколько продукта крестьянин выносит на рынок.
Во введении к своей главной работе «Теория крестьянского хозяйства» (1923) А.В.Чаянов объяснял, что все учение о трудовом хозяйстве, которое он представлял, складывалось из двух больших направлений — из накопления огромного эмпирического материала и индуктивных выводов и из «установления, также эмпирически, целого ряда фактов и зависимостей, которые не укладывались в рамки обычного представления об основах организации частнохозяйственного предприятия и требовали какого-либо специального толкования. Эти специальные объяснения и толкования, даваемые вначале в каждом конкретном случае отдельно, внесли в обычную теорию частнохозяйственного предприятия такое количество осложняющих элементов, что в конце концов оказалось более удобно обобщить их и построить особую теорию трудового семейного предприятия, несколько отличающегося по природе своей мотивации от предприятия, организованного на наемном труде».