Ошибка юной Анны
Шрифт:
Они лежали рядом, держась за руки, слушали дыхание друг друга, приходили в себя, снова и снова переживая только что пережитое. Разговаривать не хотелось, как и думать ни о чем, даже о самом приятном. Не хотелось вообще ничего, лежать бы так и лежать. Волшебство любви на какое-то время напрочь стерло все неприятности из памяти, – изгнало из нее все плохое, оставив только хорошее. О том, что Августа предлагала сделать паузу в отношениях, Александр вспомнил лишь тогда, когда она ушла в ванную. Мягкое отупение блаженства начало постепенно проходить, уступая место тревоге.
Августа вернулась нагая, заворачиваться в полотенце она не захотела. Левой рукой она закрывала грудь, а правой –
– Иди, освежись, – велела она с несвойственными ей нотками повелительной требовательности, а сама деловито начала одеваться.
Лицо Александра невольно скривилось в гримасе боли. Холодный душ не смог его охладить, но освежить освежил и дал возможность собраться с мыслями. Впрочем, стоило только сравнить это холодное «иди, освежись» и ту отчаянную страсть, с которой только что отдавалась ему Августа, как мысли начинали путаться.
Выйдя из ванной, Александр обнаружил, что Августа не только успела одеться и набросить покрывало на кровать, но и принесла из холла две чашки кофе. Пока он одевался, Августа сосредоточенно возилась с телефоном – то ли отправляла кому-то сообщение, то ли просто делала вид. Она сидела в единственном кресле, поэтому Александру пришлось сесть на кровать. Он бы предпочел, чтобы Августа сидела рядом, но ей, видимо, хотелось обозначить дистанцию для предстоящего разговора.
Разговора, собственно, никакого и не было. Отложив телефон, Августа вызывающе откинула голову, посмотрела на Александра ничего не выражающим взглядом (так смотрят, когда все взвешено, решено и прочувствовано) и сказала:
– Да – паузу. Не знаю, какой она будет. Не знаю, будет ли эта пауза паузой. Знаю одно – она нужна.
Кофе, как и любой напиток, помогает при важных разговорах. Всегда можно сделать вид, что ты не ждешь продолжения, а просто допиваешь то, что осталось. Вот сейчас допьешь, встанешь и уйдешь. Вдобавок, когда пьешь, можно отвести глаза от собеседника, и это будет выглядеть вполне естественно.
– Зачем? – только и смог спросить Александр, пораженный категоричностью формулировок.
Августа открылась перед ним с новой стороны, и, честно говоря, он бы предпочел ее с этой стороны не знать совсем. Но что случилось, то случилось.
– Затем, что предопределенное неизбежно, – ответила Августа. – Нам нужна пауза. Если ты вынудишь меня пуститься в объяснения, то пауза может превратиться в конец. Иногда, знаешь ли, не хочется формулировать и объяснять, хочется тихо уйти, не захлопывая за собой дверь, подождать, подумать. Стоит только начать объяснять, и могут прозвучать слова, которым лучше не звучать. Я что-то не так скажу, ты что-то не так воспримешь… Не хочу рисковать, не хочу провоцировать. Хочу сделать паузу. Но эта пауза должна быть настоящей, ладно?
– А что такое «настоящая пауза»? – спросил Александр.
– Ни встреч, ни писем, ни звонков! – отчеканила Августа. – Никаких поздравлений, никаких случайных или якобы случайных встреч, никаких контактов. Я ухожу из твоей жизни, ты уходишь из моей…
– Такое впечатление, что ты меня вычеркиваешь, – с горечью сказал Александр и тотчас же разозлился на себя за такие слова – получалось, что он жалуется, пытается разжалобить Августу.
– Вот видишь! – Августа поставила на стол недопитую чашку. – Начались разговоры, пошли обиды. Этого-то я и боялась. Давай закончим прямо на этом, и тогда у нас получится красиво проститься. Мы же очень красиво простились, не правда ли? Кажется, нам обоим будет что вспоминать. Вспоминать можно и во время паузы, это не запрещается.
– У меня есть три вопроса… – начал Александр, но Августа не дала ему договорить.
– Можно задать только
Августа подхватила стоявшую на полу сумку, положила в нее телефон и вскочила. Не встала, а именно вскочила, резко, хлестко. Так же резко она откинула рукой упавшие на лоб пряди. Что-то жестокое в своей окончательной бесповоротности увидел Александр в этом жесте – как будто не волосы откидывала Августа, а все, что было между ними. Наконец она схватила с вешалки шубку с шапкой и вышла, закрыв за собой дверь, но не до конца, а так, что она осталась слегка, на ладонь, приоткрытой.
Александр тотчас же истолковал эту «приоткрытость», как подающий надежду психологический жест. На этом все запасы его природного оптимизма неожиданно иссякли, и навалилась серая ватная меланхолия. Или хандра, или депрессия… Назвать это сочетание абсолютного нежелания действовать с чувством, что все-все стало очень-очень плохо, можно как угодно, суть его от этого не изменится. Все плохо, и делать ничего не хочется, потому что хоть делай, хоть не делай, а хорошо не станет.
В приоткрытую дверь заглянула озабоченная горничная. Встретилась взглядом с Александром и тихо закрыла дверь.
В какой-то момент Александру надоела тишина. Захотелось музыки. Порывшись в памяти телефона, он нашел там старый добрый Cream и даже смог немного обрадоваться своему умению находить созвучную настроению музыку. Вставать, подходить к вешалке и искать в карманах куртки наушники было лень, поэтому Александр включил музыку так.
In the white room with black curtains near the stationBlack roof country, no gold pavements, tired starlingsSilver horses ran down moonbeams in your dark eyesDawn light smiles on you leaving, my contentmentI’ll wait in this place where the sun never shinesWait in this place where the shadows run from themselves… [39]39
Cream, «White Room».
Перевод:
В белой комнате с черными занавесями около вокзала
В стране черных крыш, где нет золотых мостовых, но есть усталые скворцы,
Серебряными лошадьми пробежали отблески лунного света в твоих темных глазах.
Заря улыбнулась вслед тебе, моя радость.
Я буду ждать на этом месте, где никогда не светит солнце,
Ждать на этом месте, где тени убегают сами от себя.
В голове начали появляться какие-то мысли. Бестолковые, дурные. Почему-то подумалось, что в гостиничном номере, в другом городе (чужом, которому предстояло стать своим), расставаться правильнее всего. Почему именно правильнее, Александр так и не узнал, потому что додумывать эту мысль не хотелось. Потом вдруг подумалось, что слово «пауза» – интернациональное, оно, должно быть, на всех языках звучит одинаково или почти одинаково. А потом захотелось оставить на память что-нибудь о сегодняшнем дне. Александр взял чашку, из которой пила Августа, вылил оставшийся в ней кофе в раковину, а чашку мыть не стал – завернул в бумажную салфетку и убрал в сумку. Неплохой сувенир, глубоко личный. Все настоящие сувениры непременно несут на себе какой-нибудь личный отпечаток, без этого отпечатка сувенир не сувенир.