Ошибочка вышла

Левина Ксюша

Платили мало, ибо студент должен быть голодным, требовали отдачи, ибо это “ваша первая работа, нужно себя зарекомендовать”, будто мы только о том и мечтаем, что выйти из стен “Скучного универа” и пойти трудиться на благо богатых алкашей.

— Откуда? – я уставилась на друга, а он только пожал плечами и опустил голову.

— Часы продал. Всё равно без дела лежали сломанные. А часовщик их на детали разберёт… Вот, дал мне две тыщи, пятьсот я себе забрал, а то до стипухи ещё жить и жить, и вот тебе…

А до стипухи и правда жить и жить… А за интернет уже не заплатили и

нужно искать тыщу где-то. А смены в “Simon” не дали, говорят, народу мало и бармен с местной певичкой сами справятся… И курсовые никому не напишешь — рановато в сентябре для них. И за докладами никто не приходил давно, видимо, ещё верят в свои силы.

— Лёх… я скорее всего не верну, — честно призналась я, глядя на деньги чуть ли не с опаской.

Казалось, что передо мной лежит целое состояние. Полторы тысячи! Это же огромные деньги по сути, но только мне нужно гораздо больше...

— Да я и не жду,— он начал чесать в затылке, потом опять пожал плечами. – Не парься.

Лёха… святой чувак!.. Или чувствует себя виноватым?

Я по сути на него уже и не злюсь, ну что… виновата сама, как ни поверни. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Так себе поговорка, но очень уж её моя покойная бабушка любила. К слову, я всегда думала, что это моя рожа, а не абстрактная — крива. Даже как-то обидно было, мол бабуля назвала уродиной.

Из комнаты вылетела Мотя и стала трясти над столом своей коробкой «на сиськи».

— Не очкуем! Я два года копила, тут полюбас дофига! — бормотала она, пока на пол сыпались мятые бумажки.

Я даже достала пару «червонцев», поражаясь, где только Мотька это диво раздобыла в двадцатом году.

Я, Мотя и Лёха уже час сидели на полу нашей пустой кухни, обложившись ноутбуками, и искали сколько будет стоить обращение в больницу со всеми вытекающими. А там всё оказалось не так просто. Первичный приём. Таблетка. Повторный приём. Койка-место для особо пугливых (то есть меня). И пусть сотни людей бросают в меня камни, но… я не росла в полной семье, я родилась, когда моей маме было едва больше, чем мне, и на всю жизнь запомнила: сначала работа и жильё, потом дети.

Мама морально не потянула ребёнка и просто ушла, когда мне было полгода. Кого-то бросают отцы… кого-то матери. Потом она даже пыталась со мной общаться. У неё к тому моменту была другая семья, другие дети. Другие взгляды на жизнь и материнство. Но я так и не почувствовала к ней ничего, кроме глубокого сожаления, что всё так вышло. Да и у меня в конце концов был папа. Он был родителем, а она спустя столько лет появилась, чтобы стать мне подружкой, а не мамой.

И пусть мои рассуждения для кого-то смешны, они мои! И я на тот момент была твёрдо уверена, что для меня будет лучше со всем покончить и даже мысли не допускать о другом исходе событий. К чему всё это?

Унижаться и напрашиваться в жёны незнакомому мужику?

Молить об алиментах?

Ломать три жизни?

Да и не хочу я ни в жены, ни алиментов!

Не верю я в «даст бог зайку, даст и лужайку».

Не верю, что «всё приложится».

И не верю в «а потом не родишь!»

Не чувствовала я себя

чьей-то матерью, хоть убейте, был только жуткий страх и желание, чтобы все стало как раньше.

Сама виновата. Совершила глупость впервые в жизни, устала от спокойствия, захотела приключений — получила…

И теперь сижу вот на кухне, где и стола-то нет, и думаю о том, что лучше уж зарыться под землю да поглубже и больше не вылезать.

— Моть, ты же на сиськи копила… — наконец произнесла я, глядя, как подруга берётся ворошить свою мелочёвку.

— Ничё, я тут накопила-то… две тыщи сто пьсят рэ. Негусто. Разбогатею, буду такими суммами подтираться, тебе нужнее! Нас и так за неуплату скоро отсюда к хренам вышвырнут, а ещё с ребёнком… — усмехнулась она и вручила мне стопку бумажек.

— Ну вот… — я хлопнула себя по коленям, начиная подсчёт средств. — Итого три шестьсот пятьдесят и у меня ещё две четыреста. Это шесть тысяч пятьдесят рублей. Короче, всё равно ждать стипендию…

— А у папы не перехватить? — с надеждой спросила Мотя.

Я закатила глаза.

Ну да, у акушера-гинеколога, работающего в обыкновенной больнице.

??????????????????????????— У него «перехватить» можно только ноль пяшку антисептика и то в хороший месяц, Моть…

— Что верно, то верно, — вздохнула она. — Ну, тада ждём стипуху, подруга. Неделей больше, неделей меньше! Не тащиться же во всякие жуткие места, где тебя только…

— …о! Не начинай, — отмахнулась я в ответ. — И без того тошно!

— Оу… тошно тебе, милая, не из-за меня, — хихикнула Мотя, а я только скривилась.

— Забудь уже про эти глупости, — как могла, спокойно ответила я и поплелась к своему матрасу-кровати, пока Лёха и Мотя продолжали отпускать шуточки на тему беременности.

Какая ирония…

Я и беременность? Невозможная история до тридцати, вот мое убеждение на этот счёт, лет эдак с двенадцати.

Я ненавидела и не принимала все рассказы про излишнюю романтизацию беременности, не смеялась над шуточками, что все беременные сумасшедшие, что они едят обои и колбасу с вареньем. Мне казалось, что это все просто преувеличение и очень неправдоподобно. Выдумки. Попытка сделать из этого целое событие. Высмеять, преувеличить. Все комики рассказывая про женщин в положении, описывали каких-то толстых монстров. Даже диснеевские мультики нас приучали, что беременная шлёт мужа в метель за ананасом, а потом требует арбуз. Мемы в интернете были про то, какие все становятся капризные и невменяемые. И всё! Решительно всё сваливали на гормоны.

Я заведомо боялась услышать однажды нечто подобное в свой адрес.

А теперь проблема оказалась куда глубже и страшнее.

А может, и вправду это событие, а я чего-то не понимаю? Наверняка.

Может, будь кто-то рядом, я бы тоже хотела его внимания? Наверняка.

Или все это и правда глупости!

Я не чувствовала в себе ничего странного. Нового. Необычного.

Я просто. Хотела. Спать.

И больше ничего.

Не страшно… всего-то подождать до стипендии десять дней, полторы недельки. Задолжать если что за квартиру — не страшно.