Осина при дороге
Шрифт:
Молодой хозяин отступил под яблоню, схватился за толстый развилок, сильно и коротко тряхнул. Яблоня зашумела пыльной кроной, на землю с мягким, дробным стуком посыпались крупные краснобокие яблоки. Парень поймал одно на лету, ловко взмахнув рукой, потом склонился и, в три шага обойдя круг, хватко, обеими руками подобрал остальные.
– Вот, яблоков возьмите на дорожку.
Он протягивал руки, в растопыренных пятернях немыслимо как удерживая по четыре яблока.
– Да зачем же?.. – смутился Голубев. – Спасибо. Зачем
– Как зачем? Есть. Вы не сомневайтесь, они чистые, я в этом году сад не опрыскивал. Сухое лето-то…
– Да нет уж, спасибо. Неудобно как-то…
За всю жизнь Голубеву никто ничего не давал даром, за все приходилось платить, хотя он и не имел дела с тунеядцами… Да и не нищий он, в конце концов…
– Берите, берите! – дружелюбно настаивал Василий Ежиков, стоя с протянутыми руками. – Теперь столовую уже закрыли, обед кончился, это вам до вечера придется ждать…
Он шагнул ближе, подмигнул виновато:
– Мать это меня… Ругается. Чего ж, говорит, так человека отпустил, когда ветки гнутся. Тут, мол, не город, в магазине-то не купит.
– Да спасибо, право! Ну, одно я еще сгрызу, а тут целый килограмм…
– Вот это берите… Сорт хороший, «розмарин» – из «Сада-Гиганта» привез.
Пока Голубев облюбовал самое крупное яблоко, в руках у него оказалось три штуки и еще два оттянули карман куртки. Ежиков облегченно засмеялся и сам надкусил яблоко крепкими зубами.
– Вы попробуйте. Лето в этом году сухое, без химикатов обошлось. А то парша иной раз, так приходится…
Яблоки и в самом деле оказались вкусными и сочными. Голубев одобрительно кивнул, со смущением глядя через плечо хозяина.
– Тяжело, наверное, строиться-то было? – кивнул на свежеокрашенный фронтон и телевизионную антенну. Уходить так, сразу, было теперь неудобно.
– Дом-то старый! – сказал хозяин. – Подняли только да перекрыли. Печку тоже самое переложил. Фундамент вот до холодов надо подвести, и можно зимовать.
А новый-то, его не сразу вытянешь… Если чего и заведется лишнее на усадьбе, так продать у нас тут некому.
– Квартиру в совхозе не пробовали просить? – спросил Голубев.
Парень хитровато скосил глаза, подмигнул:
– Квартира – это дело такое… Хутор у нас глухой, очередь не скоро дойдет. А я к тому времени и жену заведу, и детей. Так что ждать мне… Сами понимаете. Акромя всего, я иной раз люблю голым прямо ходить по двору, из колодезя обливаться…
– Заработки у вас тут как? Можно жить?
– Огородницы, по правде сказать, обижаются, а механизаторам – ничего. Когда сотню, когда и полторы получишь. По работе.
– Вы же – разнорабочий, сказали?
– Точно так. Разнорабочий и есть, – усмехнулся Ежиков. – Вот пахота подойдет – на тракторе, уборка начинается – садись на комбайн, время чтобы не упустить. Зимой – либо слесарить, либо на самоходную шасси. Как это все назвать?
Голубев засмеялся,
– Ну ладно, спасибо вам… Пора! – он тряхнул шершавую, тугую и тяжелую руку парня. – Да! Между прочим, скажите, у вас тут есть еще один Ежиков, бухгалтер? Однофамилец ваш?
– Бухгалтер – Ежиков? – насторожился тот и глаза как-то странно прищурил, будто соображая ответ к хитроумной задачке. Качнул, головой отрицательно. – Нет, в совхозе такого, сколь помню, не бывало…
– Точно?
– Само собой. Мы же тут все один другого знаем, хуторок-то невеликий, сами видите.
«Тогда как же понимать первый пункт обвинений из надеинского письма? – недоумевал Голубев, медленно идя к совхозной усадьбе. – Или тот сгоряча перепутал фамилии? А может, и вообще никакого шифера не было?..»
4
Как и предупреждал Василий Ежиков, управляющего в конторке не оказалось. Да и сама конторка была заперта – правда, не на замок, а по-деревенски: дверная накладка приткнута на пробое палочкой.
Голубев постоял на крыльце, огляделся.
Место для общественного двора когда-то выбрали удачно – высокое, окатистое, крепко задернованное ползучей травкой. Проезды и места стоянок загравированы, баки и цистерны с горючим в дальнем углу обвалованы землей и огорожены колючей проволокой, а около – красный пожарный щит с инвентарными крючьями, ведрами и лопатами. Вся усадьба окружена молодыми пирамидальными тополями, а мастерские и навесы для машин вытянулись чуть в стороне, за старыми, раскидистыми вербами. Там же, в самом углу, дымилось какое-то странное сооружение – два больших ящика на деревянных столбах.
– Чего надо, мил человек?
Из-за угла конторы вывернулся сморщенный, горбатый старичок в телогрейке и обвисших, застиранных спецовочных штанах, вправленных в белые шерстяные чулки домашней вязки. На ногах – брезентовые, разношенные полуботинки без шнурков. Вылинявшие, прозрачные глазки смотрели с острой подозрительностью.
– Управляющего надо либо старшего агронома.
– Понятно. Токо их как раз нету, на производстве обое, – сказал старичок и как-то контуженно дернул сморщенной губой, показав вставные, металлические зубы. – Нету их… К вечеру теперь.
– А вы – сторож?
– Вроде того…
– Я – из редакции. Мне бы их подождать где-то.
– Чего же не подождать. Это можно. Вон, под белолисткой скамейка курительная, там не жарко. А я как раз яблоки режу у сушилки… Вас как звать-то?
Голубев назвался.
– Ну, а я – Веденёв, Трофим Касьяныч, будем знакомы. – Он смотрел как-то боком, летучим и настороженным взглядом, и Голубев уловил в облике старичка нечто петушиное. У старика оба глаза были на месте, и тем не менее походил он на одноглазого, драчливого петуха, напряженно выбирающего момент, чтобы клюнуть сбоку.