Осиная фабрика

Бэнкс Иэн М.

– Я – Фрэнк. Перестань называть меня Эрик.

– Хорошо, хорошо. Буду называть тебя Фрэнк.

– А ты-то кто? Я задумался.

– Эрик? – осторожно предположил я.

– Ты же только что сказал, что ты Фрэнк.

– Н-ну… – Я прислонился к стенке, не зная, что и сказать. – Это… это была просто шутка. Ну… не знаю.

Я хмуро уставился на телефон, ожидая, что скажет Эрик.

– Ну, Эрик, – произнес Эрик, – что там у вас новенького?

– Да почти ничего. Вчера вот в город выбирался

вечером, в «Колдхейм-армз». Ты вчера не звонил?

– Я? Нет.

– А, ну ладно. Папа говорил, что кто-то звонил. Я думал, вдруг это ты.

– Зачем мне звонить?

– Ну не знаю, – пожал я плечами (хотя он, конечно, этого видеть не мог). – Затем же, зачем сегодня звонишь. Мало ли зачем.

– Ну а как по-твоему, зачем я сегодня звоню?

– Понятия не имею.

– Господи Иисусе! Не знаешь, зачем я звоню, собственное имя забыл, мое путаешь. Ну и бестолочь.

– Боже милостивый, – пробормотал я, не в трубку, а себе под нос.

Разговор сворачивал куда-то не туда.

– Не хочешь спросить, как я поживаю?

– Да-да, – сказал я, – и как ты поживаешь?

– Ужасно. А ты?

– Спасибо, ничего… А что там у тебя такого ужасного?

– Тебе-то что?

– Как «что»? Я же за тебя волнуюсь. Так в чем дело?

– Тебе это все равно не интересно. Спроси лучше, какая тут погода или где я, – в общем, что-нибудь в таком духе. Все равно ведь тебе до меня дела нет.

– Как это нет? Ты же мой брат. Конечно есть! – возмутился я.

Тут я услышал, как открывается дверь кухни, и через секунду у подножия лестницы показался отец. Он ухватил большой деревянный шар, венчающий последнюю балясину, склонил голову набок, чтобы лучше слышать, и вперил в меня гневный взгляд. Поэтому я пропустил часть Эрикова ответа и услышал только:

– …до меня дела нет. Каждый раз, когда я звоню, все одно и то же: «Где ты?» Только это тебя и волнует – где мое тело. А на голову наплевать. Не знаю даже, зачем я с тобой тут время теряю. Честное слово, не знаю. Мог бы и вообще не звонить.

– Хм, ну да. Вот, собственно… – протянул я и, глядя на отца, улыбнулся.

Тот молча стоял на прежнем месте.

– Вот видишь, о чем я? Что от тебя еще услышишь – все «хм» да «ну да». Спасибо тебе, братец, охуенное спасибо. Вот и вся твоя забота.

– Да нет, что ты. Совсем наоборот, – ответил я, потом чуть отвел трубку ото рта и прокричал: – Пап, это опять Джейми!

– …не знаю даже, зачем только время теряю… – бубнил в трубке Эрик, пропустив мои слова мимо ушей. Папа тоже их проигнорировал и стоял в прежней позе.

Я облизнул губы:

– Ну что тебе сказать, Джейми…

– Чего?.. Вот видишь! Опять забыл, как меня зовут. Ну и какой тогда смысл? Вот что интересно! Смысл какой, а? Он меня не любит. Но ты-то ведь любишь, правда? – Голос

его стал тише и в то же время более гулким, как будто он говорил не в трубку, а кому-то, кто был с ним в будке.

– Конечно, Джейми, конечно. – Я кивнул отцу, улыбнулся и сунул ладонь под мышку, изображая полную непринужденность.

– Ты-то меня любишь, золотце, верно? Прямо сгораешь от любви, сердечко-то вон так и пылает… – бубнил в отдалении Эрик.

Я сглотнул и опять улыбнулся отцу.

– Ничего не попишешь, Джейми. Так я и папе сегодня утром сказал; а вот, кстати, и он. – Я помахал отцу.

– Сердечко так и сгорает от любви, верно, золотце мое? Верно, малипусик?

Сквозь бормотанье Эрика донеслось чье-то частое пыхтение – и мое сердце ухнуло в пятки. Тихий скулеж, причмокивание – и я весь покрылся гусиной кожей. Меня заколотил озноб. В голове поплыло, как после доброго глотка пятидесятиградусного виски. Пыхтение – скулеж, пыхтение – скулеж… Эрик продолжал бубнить какие-то слова утешения. Бог ты мой, да с ним там собака! О нет, только не это.

– Ладно тебе! Послушай! Послушай, Джейми! Что скажешь? – воскликнул я в отчаянии. Интересно, мелькнуло у меня в голове, видна ли папе снизу моя гусиная кожа. И выпученные глаза. Но тут уж я ничего не мог поделать, надо было лихорадочно соображать, как отвлечь Эрика. – Я просто… просто я думал, что надо… надо бы еще разок напрячь Вилли с его драндулетом. Здорово тогда рассекали в дюнах, помнишь? – Я начал сипеть, в горле пересохло.

– Чего? Ты это о чем? – прогремел вдруг голос Эрика, теперь он снова говорил в трубку.

Я сглотнул и опять улыбнулся отцу – глаза его вроде слегка сузились.

– Да ну, Джейми, помнишь ведь? Классный у Вилли драндулет! Надо бы упросить папу, пока он здесь, – (эти слова я прошипел), – чтобы купил какую-нибудь малолитражку б/у. Лучше бы, конечно, полнопривод…

– Что за чушь. Я никогда не катался в дюнах на машине. Ты меня опять с кем-то путаешь, – произнес Эрик, до которого никак не доходило.

Я отвернулся от папы, уставился в угол и, тяжело вздохнув, прошептал в сторону от трубки: «О боже!»

– Ну да, Джейми, точно, – продолжал я уже без надежды на успех. – А братец мой все еще в бегах, – похоже, сюда направляется. Мы тут с папойнадеемся, что все у него в порядке.

– Ах ты, гаденыш! Так говоришь, словно меня тут нет. Как я это ненавижу! А вот ты бы никогда так со мной не поступила, любовь моя пламенная, правда?

Его стало почти не слышно, и опять донеслись собачьи звуки – даже, пожалуй, щенячьи. Меня прошиб пот.

Внизу послышались шаги, щелкнул кухонный выключатель. Снова шаги, теперь – по лестнице. Я быстро повернулся, улыбнулся приближающемуся отцу.