Осип Мандельштам и его солагерники
Шрифт:
Пересыльный лагерь был своеобразным ситом и сортировочным пунктом сразу в нескольких смыслах слова. Во-первых, политических («контриков») тут отделяли и содержали отдельно от уголовных («урок»), что было для первых огромным, хотя и кратковременным, облегчением. Во-вторых, людей сортировали по их физическому состоянию. Более крепких и сравнительно здоровых отправляли морем на Колыму, остальные же попадали в «отсев» (часть зимовала на пересылке, а большинство — в основном инвалиды — направлялось на запад, в Мариинские лагеря недалеко от Кемерово).
Сроки индивидуального пребывания в транзитном лагере были непредсказуемы. Четверка дальстроевских пароходов — «Джурма», «Дальстрой» (бывший «Ягода»), «Кулу» и «Николай Ежов» (будущий «Феликс Дзержинский») — лишку не простаивала. Одна только «Джурма» — крупнейший из пароходов — могла забрать в свои трюмы население трех-пяти эшелонов, если только
Одних гнали в трюмы и на Колыму буквально назавтра после приезда, другие кантовались месяцами, а третьи умели так приспособиться к требованиям начальства, что жили здесь годами. Попавших в отсев и не зацепившихся за этот лагерь ждали Мариинские инвалидные лагеря.
Пересылка: лагерь
Место для пересылки было выбрано безлюдное и в то же время доступное. Лагерь был вытянут по долине Саперки и занимал около 7 гектар, по периметру — с небольшим интервалом — вышки. Численность охраны зависела от емкости и наполняемости лагеря: считалось, что 1 охранник причитался на 33 заключенных [194] .
Территория лагеря была испещрена частой сетью канав — дренажных водосточных каналов, необходимых при ливневых дождях.
194
Ср. в приказе Берзина по «Дальстрою» № 30 от 11 февраля 1937 г.:
«…Для охраны Транзитной командировки Владивостокского ОЛП численность Охраны утвердить… в размере 3 % от числа содержащихся на ней заключённых».
Бараки оседлали пологий южный склон Саперной сопки [195] , так что из лагеря хорошо были видны, пусть и вдалеке, и Амурский залив, и сопки — и покрытые тайгой, и лысые [196] . На одной из них было заметно укрепление — один из люнетов Владивостокской крепости.
Особо приветливым это место не назовешь. Тем не менее пересылка была сравнительно благополучным и обжитым лагерем: обтянутые брезентом добротные бараки из доски-шестерки [197] , трехэтажные нары в них (в летние месяцы бывал и четвертый «слой» — стихийный: лежали и на полу), «буржуйки».
195
Однако северный склон сопки был достаточно крут; внизу протекала речка Саперка, ныне забранная в трубу.
196
Сама территория лагеря и даже его конфигурация в течение длительного времени не подвергались изменениям благодаря тому, что все это перенял так называемый «экипаж № 15110» — одна из учебных военно-морских частей Тихоокеанского флота. Из построек 1930-х годов на территории «экипажа» частично, но всё же до самого конца сохранялись здания пищеблока и больницы. В 2007 г. экипаж окончательно ликвидировали, а его бывшую территорию поглотил город — теперь уже вся территория бывшего лагеря застроена. С юга «лагерь» был бы ограничен нынешней Днепровской улицей, с севера — Печерской, а с востока — Областной, долгое время служившей северным выездом из города. Ныне вся территория и железнодорожной станции, и лагеря, и причала находится в пределах городской черты Владивостока. А «Вторая Речка» — это название большого городского микрорайона. Местность же, где располагалась пересылка, называется «Моргородком».
197
Из-за брезента некоторые поначалу и вовсе воспринимали их как палатки.
Да и начальство особо не зверствовало — сказывался, возможно, гаранинский шок. В пределах своей огороженной зоны по лагерю днем можно было свободно передвигаться, двери бараков закрывались только на ночь — ходи из одного в другой и общайся [198] . В сочетании с бархатной осенью эта свобода внутри несвободы воспринималась как подарок судьбы.
Пересылка состояла из двух частей: в первой находились уголовники, или «урки» (около двух тысяч человек), во второй — политические, или «контрики».
198
В случае крайней необходимости пробирались из барака в барак и ночью, как, например, в случае Хинта,
В центре, в учетно-распределительной («ничейной») зоне, — административное здание и несколько в глубине — двухэтажная, буквой «П», деревянная больница-стационар на 100 коек в зимнем режиме и на 350 в летнем (за счет доразмещения в палатках). Рядом — амбулатория пропускной способностью до 250 человек в сутки, аптека [199] .
Здесь, как бы в центре лагеря, всегда толкался народ из разных бараков, шел перманентный торг и обмен.
Напротив КПП — пищеблок с кухней, а в противоположном конце лагеря — в глубине урочьей зоны — находилась баня с прожаркой. Рядом с ней — небольшой карьер, откуда и Мандельштам с Хитровым перетаскивали на тачке каменья.
199
Из доклада начальника перпункта Ф. Соколова за 1935 г. (Бацаев, Козлов, 2002. Ч. 2. С. 254). И. К. Милютин, единственный, сообщает о двух печах для сжигания трупов умерших (Милютина, 1997): этому не только нет подтверждений — этому прямо противоречит вся, многократно зафиксированная, «технология похорон» на пересылке.
Та часть лагеря, где содержались «контрики», называлась «Гнилой угол», или «Тигровая балка», причем в ней были три обособленные зоны: мужская (на 5–7 тыс. чел.), женская (на 2 тыс.) и «китайская» (на 3 тыс. — для эмигрантов из Харбина и китайцев Приамурья). В зоне «контриков» стояли комендантский барак и больничка на двенадцать коек (изолятор). В отгороженном от глаз дощатым забором домике в китайской зоне располагалась своего рода «шарашка» местного значения — так называемый лагпункт № 1, или конструкторское бюро, обслуживавшее нужды города и «Дальстроя». Женская зона представляла собой огромный огороженный колючей проволокой и основательно загаженный двор, пропитанный запахом аммиака и хлорной извести.
Между зонами — десятиметровые полосы, в которые на ночь выпускали собак. Женская зона была огорожена двумя дополнительными рядами колючей проволоки, а «китайская» — забором.
В лагере — около 20 добротных бараков, каждый емкостью примерно в 600 человек. Итого пропускная способность лагеря — 10–12 тысяч зэков [200] . Но в теплое время — в предвкушении транспорта и Колымы — здесь скапливалось гораздо больше людей. Многие ночевали четвертым барачным слоем — под нарами или же прямо на улице. Зимнее население лагеря было, конечно, много меньше [201] .
200
Е. М. Крепс назвал меньшую цифру — 2 тыс. чел. — из расчета 100 человек на барак, но, вероятно, он имел в виду лишь одну из зон. В мужской зоне было два ряда по 10 бараков, нары в бараках в основном трехэтажные. В. Л. Меркулов говорил о 40 тыс. зэков в пиковые периоды (по прикидке Ю. И. Моисеенко — около 20 тыс.).
201
Согласно инженеру Н. Н. Аматову, прибывшему в лагерь 31 декабря 1937 г., новый 1938 год там встречало около 3 тыс. чел.
Бараки были царством крупных черных клопов и жирных бесцветных вшей. Редкий мемуарист забывал помянуть этих незабываемых насекомых. Они господствовали по всему лагерю, переползая из зоны в зону. И даже прожарка не помогала.
С ними расползались тиф и дизентерия, «высвобождая» нары и лучшие места в бараках для все новых и новых последующих. Но ожидаемой эпидемии сыпняка осенью еще не было — она ударила в декабре-январе.
Чем кормились клопы и вши, мы уже знаем, а чем кормились люди? Один вспоминал: баланда (похлебка из крупы или чечевицы), перловая каша, иногда кусок селедки, летом даже зеленые помидоры. По словам другого (лагерного раздатчика и будущего академика), рацион был такой: утром — хлеб, сахар-рафинад (два кусочка) и кипяток, на обед и ужин — баланда, разваренное мясо или рыба, каша (перловка или соевая).
Перед завтраком всех заставляли пить заменитель витаминов — смолисто-мыльную, на сырой воде, хвойную настойку: считалось, что она помогает от цинги. Десны с зубами она, может, и стягивала, но пить это пойло было явным испытанием рвотных рефлексов.
Режим был нестрогий: бараки закрывались только на ночь — с 10 вечера (кувалдой по рельсине) до 6 утра. В остальное время броди по своей зоне как хочешь.
БАРАК, БОЛЬНИЧКА, БАНЯ