Оскал дракона
Шрифт:
Его последний взгляд пронзил меня до костей. Я увидел в его глазах насмешку над тем, что мне придется выдать дорогую мне женщину и тем спасти остальных.
Возможно, это его удивило, возможно, он слишком устал, чтобы что-то сказать, но он просто кивнул, и этого было достаточно.
Я побрел обратно через ворота и взял из рук Финна топор. Черноглазая, бесстрастная, словно резная деревянная фигура, закуталась в грязный плащ и вышла наружу такой же походкой, которую я однажды уже видел — словно несла между ног шкатулку с золотом.
Я оказался среди побратимов, которые уже поняли, что все закончено и сегодня они не умрут. Но некоторые, колеблясь в нерешительности, как ястреб над добычей, сообразили, что все это время поляне хотели лишь заполучить девчонку, но ни один, увидев мое лицо, не осмелился открыть рот и прямо это высказать.
За исключением одного. Всегда найдется такой.
— Вот ты дерьмо, — завопил Стирбьорн, дрожа от страха и злости. — Это было из-за нее! Все это время! Мы умирали, чтобы ты мог трахать...
Я ударил его рукоятью топора по морде с влажным, чавкающим звуком, и он рухнул на землю, пуская кровавые пузыри изо рта. Уддольф подошел к нему и ногой перевернул на бок, чтобы он не захлебнулся кровью и слюной.
Я был холоден и тверд, но также и разбит. Маленькое тело сгорело на погребальном костре, Черноглазая нетвердой походкой ушла прочь, чтобы умереть среди врагов, а эти двое держали нить моей судьбы в своих руках, и с их потерей я больше не знал, куда идти. Я чуть не упал на колени, призывая Одина забрать свою жертву, и обернувшись, заметил Рандра Стерки, он молча наблюдал за мной. Я почти желал, чтобы именно сейчас он совершил свою давнишнюю месть.
— Хороший удар, — сказал Бьяльфи, бегло осмотрев Стирбьорна. — Я думаю, лучше бы ты другим концом. Отрубленная голова больше не замыслит зло, как сказала бы бабка Рыжего Ньяля.
Финн шумно встряхнулся и отхаркался.
— Ни слова больше о бабке Рыжего Ньяля, — прорычал он, чтобы все слышали. — И будьте благодарны, что наш Орм ударил рукоятью, а не клинком. Он из тех, кто всегда предпочитает оставить жизнь даже недостойному человеку, и еще не забывайте, что оказавшись в бочке с дерьмом, он выйдет оттуда с пригоршней серебра. Ведь Стирбьорн еще сколько-нибудь да стоит.
Он хмуро взглянул на скулящего Стирбьорна и поднял свой «Годи» повыше, чтобы все увидели.
— Оружие нужно почистить. А потом мы выйдем из этого проклятого места под названием «нигде».
Вышло нас всего двадцать человек, не больше; остальные умерли, а тех, кто был при смерти, мы прикончили, проявив милосердие, а затем сожгли тела вместе со всем их оружием, снаряжением и морскими сундуками Черные птицы осуждающе кружили в мрачном небе за нашими спинами, когда мы шли через яркую зелень и слышали пение птиц.
Большую часть первого дня мы двигались осторожно и были начеку, избегая открытых пространств, постоянно оглядывались через плечо. Никто не верил полянам, ведь мы еще находились на их землях. Мы направлялись к притоку Одры под
Они глубже вдыхали свежий весенний воздух и улыбались друг другу, за исключением больных, которые шли спотыкаясь, некоторых нам пришлось нести, они бредили. Красная чума еще оставалась с нами, следовала по пятам, как бездомный пес, которого не отправишь домой, но побратимы все равно ухмылялись, глядя друг на друга, словно им выпали хорошие кости в игре.
Я единственный не радовался чудесному спасению, не ликовал, что мы благополучно избежали и скал, и волков, я двигался почти как мертвец и все ждал, ждал и ждал удара Одина. Я хмурился, видя радостные лица остальных, и побратимы избегали меня, за исключением Финна, Вороньей Кости и, что странно, монаха, который время от времени шагал рядом со мной, оборванные края черного шерстяного балахона хлопали по его икрам.
Я понимал — он ждет, что я заговорю первым, и все же спросил, чего он от меня хочет.
— Я хочу исцелить тебя, сейчас ты похож на сломанную кость, — сказал Лев достаточно легко и оглянулся на дорогу.
Воронья Кость вприпрыжку пробежал мимо нас с потрепанным лук и тремя стрелами в руках.
— Я собираюсь на охоту, — заявил он.
Я понимал, что это отвлечет его от мыслей о смерти Алеши. Я старался подобрать нужные слова, чтобы держать мальчишку в узде, но оказалось, что это умеет только его железная нянька, которой уже нет с нами.
Тут рядом появился Курица и с серьезным видом похлопал Олафа по плечу.
— Любая дичь, имеющая ноги, становится несъедобной, когда ты ее убиваешь, — сказал он. — Ты попадаешь прямо в кишки, и мясо горчит. Я пойду с тобой и научу охотиться как следует.
Он бросил на меня взгляд через плечо, обнадеживающе улыбнулся, и эта пара направилась вперед, подбадриваемая остальными, которые надеялись, что вечером они поедят хоть что-нибудь кроме черствого хлеба и овсянки.
— Я не нуждаюсь в твоем Христе и не ищу спасения, — сказал я монаху, и тот кивнул.
— Поэтому я тебе это и не предлагаю. Но тебе нужно нечто другое.
Мне стало интересно, почему он так переживает за меня, и спросил его об этом.
— Ты нужен мне, чтобы я мог вернуться в Великий город, — сказал он, и я поверил бы ему, если бы не слащавая атмосфера заботы, исходящая от монаха.
Я рассмеялся, смех эхом разнесся в моей голове, будто я опустил ее в ведро, и он улыбнулся.
— Видишь? Дела налаживаются.
— Что же будет, когда мы достигнем Великого города, а, монах? — спросил я. — Сдается мне, что вернуть такого опасного вроде тебя в то меято, где он будет еще опаснее — глупость, а мы не дураки. Пожалуй, мы убьем тебя прямо здесь; ведь ты вполне это заслужил.