Оскар Уайльд, или Правда масок
Шрифт:
Несколько позже Анри Боер так обобщил бытовавшее в ту эпоху мнение: «Его необычный внешний вид, высокий рост, изысканность эстетского туалета подчеркивали некрасивость крупного и одутловатого лица, усыпанного веснушками и озаряемого светом умных и насмешливых глаз. Стоило ему начать говорить, как слушателей покоряло его остроумие и необычные повороты мысли, и никто уже не обращал внимания на скверный рот, откуда изливались волшебные слова» [434] .
Уже в течение нескольких лет Париж считал Уайльда великим проповедником декаданса, в котором главенствовали искусственность, надуманность, преувеличение и мрачность; всеобщее восхищение вызывала дикая музыка Вагнера, удушающая атмосфера пьес Ибсена, и в то же время музы оставались живыми, выряженными в модную мишуру или раздетые стараниями Уорта, Поля Пуаре или Жака Дусе, которых прозвали «маленькими Боттичелли»: гашиш и эфир, редингот с бархатным воротником и цветастый жилет дополняли общую картину, в которой обязательными атрибутами стали лилия и павлин. А посреди этих декораций возвышалась отяжелевшая фигура автора «Саломеи», оставлявшего то тут, то там отпечаток своего насмешливого взгляда и скандальных нравов.
434
L’Action, 23 juin 1912.
На
435
L’Ami du peuple, 23 janvier 1930.
436
E. H. Mikhail, op. cit., p. 193.
Французское издание «Саломеи» вышло в Париже 22 февраля 1893 года, в то время как Уайльд уехал сначала в Лондон, затем в Баббакумб Клифф, где наконец закончил «Женщину, не стоящую внимания». Вскоре Уайльд снова был в Лондоне, где правил гранки «Сфинкса» в издательстве Элкина Мэтьюза и Джона Лэйна. Он не забывал и о «Саломее», которая пользовалась большим успехом у книготорговцев во Франции.
Уайльд написал известному критику Эдмунду Госсу: «Позвольте преподнести Вам экземпляр „Саломеи“, которая стала моей первой попыткой использования в художественных целях тончайшего музыкального инструмента, каковым является французский язык» [437] . Еще один экземпляр он отправил по почте Бернарду Шоу, который писал: «Саломея все еще продолжает искать меня, блуждая в своем пурпурном одеянии, и я ожидаю скорого прибытия этой идеальной грешницы со следами почтовых марок и отметинами грубых рук, которые обрекли ее на заточение в красных почтовых тюрьмах, удушливых и кишащих нечистотами» [438] . Несмотря на то, что Оскар, которому успех «Саломеи» принес, кстати, семьсот фунтов, заявлял, что снова сидит без денег, он поселился в гостинице «Савой», где принимал новых «пантер» — братьев Паркер. Оставаясь по-прежнему исключительно внимательным к критике, он дал очень важное пояснение в ответ на статью в «Таймс», в которой утверждалось, что пьеса якобы написана специально для Сары Бернар: «Я жажду получить удовольствие и увидеть мадам Сару Бернар в постановке моей пьесы в Париже, в этом восхитительном центре искусств, где часто ставят драмы на религиозные сюжеты. Но моя пьеса ни в коем случае не была написана специально для этой великой актрисы… Я никогда не писал пьес для какого-нибудь определенного актера или актрисы и никогда не буду этого делать. Такая работа подошла бы, скорее, ремесленнику от искусства, а не художнику» [439] .
437
R. H. Davies, op. cit., p. 331.
438
Ibid., p. 332, n. 2.
439
Ibid., p. 336.
В марте 1893 года Герберт Бирбом Три начал репетировать в театре «Хеймаркет» [440] «Женщину, не стоящую внимания».
В это же время случилась и первая неприятность, ставшая предвестником будущих трагедий. Герберт Бирбом Три получил по почте копии безумных писем Оскара к Бози, и в частности письмо «Гиацинт». Он не скрыл своего удивления и попросил у Уайльда объяснений; тот небрежно ответил, что речь идет о стихотворениях в прозе. Несколько дней спустя, у выхода из театра Уайльда поджидал незнакомый молодой человек по имени Аллен, который предложил Уайльду оригиналы его писем за десять фунтов; Уайльд воскликнул: «Десять фунтов! вы ничего не смыслите в литературе. Если бы вы попросили у меня пятьдесят, тогда я, может быть, и заплатил бы вам. С другой стороны, у меня есть копии этих писем, и мне совершенно не нужен оригинал. До свидания». Аллен не отступал и на следующий день звонил в дверь дома 16 по Тайт-стрит. Уайльд, по-прежнему уверенный в себе и беззаботный, торговался, соглашаясь оплатить расходы шантажиста, который хотел уехать в Соединенные Штаты, иронизируя при этом: «Колумб уже подумал об этом раньше вас. Я надеюсь, вам повезет больше, чем ему, и вы проплывете мимо американского континента!» Однако Аллен на этом не успокоился и продолжал преследовать Уайльда с письмом «Гиацинт», которое он Уайльду не вернул. Его угрозы принимали все более отчетливые очертания:
440
Этот театр, расположенный в центре Вест-Энда, является старейшим лондонским театром (построен в 1720 году) после Королевского театра Друри Лэйн. На его сцену поднимались, сменяя друг друга, величайшие актеры — Мак Реди, Эдмунд Кин, Чарльз Кембл, миссис Сиддонс, Эллен Терри, Лилли Лэнгтри… В 1878 году на сцену «Хеймаркета» вышел Герберт Бирбом Три. Девять лет спустя он стал директором театра. Именно он стал гарантом успеха всех постановок спектаклей и превратил это заведение в место высокой моды, где представления разыгрывались как на сцене, так и в
— Это письмо можно понять довольно странным образом.
— Для рабочих искусство редко бывает доступным, — отвечал Уайльд.
— Один человек предложил мне за него шестьдесят фунтов, — не унимался Аллен.
— Если хотите моего совета, то немедленно разыщите этого человека и продайте ему письмо. Даже мне никогда не предлагали столько денег за столь короткое произведение в прозе!
Бедняга Аллен, окончательно сбитый с толку, принялся хныкать; Уайльд выставил его за дверь и дал на прощанье десять шиллингов.
На какое-то время скандал утих, и Уайльд не испытывал по этому поводу ни малейшего волнения. Напротив, он заявил еще одному молодому человеку, пришедшему к нему с той же целью: «Сдается мне, что вы ведете чудесную жизнь маленького развратника».
Анна де Бремонт первой заметила трещины в его светской маске. Она встретилась с Уайльдом непосредственно перед премьерой на банкете, состоявшемся в писательском обществе — обществе взаимного восхищения, — и записала: «Блуждающий взгляд, осунувшееся лицо, на котором написано не поддающееся определению выражение то ли усталости, то ли странной тревоги. Да, он, как обычно, был безупречно одет, и его поведение, как никогда, отличалось легкостью и высокомерием истинного денди… Мне показалось, что передо мной стоит мертвец — я не могла ни увидеть, ни почувствовать его душу в затуманенном и лишенном выражения взгляде, прячущемся за отяжелевшими от усталости и скуки веками» [441] .
441
E. H. Mikhail, op. cit., pp. 217, 184–185.
В среду, 19 апреля 1893 года, состоялась премьера «Женщины, не стоящей внимания» с Бирбомом Три, миссис Бернард Бир, Фредом Терри… Рядом с Уайльдом в ложе сидели Бози, Махэйффи и вновь появившийся Пьер Луис. Пьеса стала очередным триумфом, и зрительный зал приветствовал ее громом аплодисментов, хотя кое-кто из зрителей пытался свистеть. Уайльд проявил осторожность, и когда публика в зале начала требовать автора, он поднялся в своей ложе и объявил: «Уважаемые дамы и господа, я должен с грустью сообщить вам, что господина Оскара Уайльда нет в зале». И хотя ему удалось вновь вызвать смех и аплодисменты, этой выходкой он отнюдь не смягчил раздражения критиков, а «Панч» в очередной раз разразился язвительной статьей. В целом пресса, скрепя сердце, вынуждена была признать заслуги автора. Общий тон задавал «Уорлд» от 23 апреля: «Отнюдь не остроумие Оскара Уайльда и еще менее умение ловко манипулировать парадоксами заставляют меня требовать, чтобы ему было отведено особое место среди современных драматургов. Прежде всего я имею в виду его ум, оригинальность взглядов, совершенство стиля, а главное, драматическую силу его вдохновения. Я без малейшего колебания заявляю, что сцена между лордом Иллингуортом и миссис Арбетнот в конце второго акта может считаться самой сильной и самой умной сценой современного английского театрального искусства» [442] . Договор с Бирбомом Три предусматривал отчисление автору 8 % от чистой суммы средних сборов; поскольку «Хеймаркет» ежевечерне объявлял аншлаг, можно предположить, что, поздравив актеров, Уайльд не преминул выразить досаду в адрес Три, отказавшегося ангажировать его юного протеже Сидни Барраклафа. После премьеры вся компания с «чудо-мальчиком» во главе отправилась на ужин к «Уиллису». Даже Пьер Луис, излечившийся, по всей видимости, от своих предубеждений, а может, махнувший на них рукой, принял участие в этом празднестве, во время которого Уайльд блистал, как никогда. Решив свои дела, связанные с военной службой, Луис тут же приехал в Лондон и вновь принимал все приглашения Уайльда. К примеру, 21 апреля за ужином он сидел рядом с Джоном Греем, которому позже посвятил свое стихотворение «Прерия». И тем не менее в письме к брату он вновь вспоминал прежние тревоги: «Мне не жаль уезжать из Лондона, я лишь немного сожалею о пьесе „Женщина, не стоящая внимания“. Я написал о ней много хорошего в одной плохой статье, которая должна выйти в субботу, если редакция согласится ее поместить, в чем я сильно сомневаюсь. Я отложил на день свой отъезд, чтобы увидеться сегодня или завтра с одной очень интересной актрисой, миссис Бернард Бир, о которой я расскажу тебе поподробнее и которая играет заглавную роль в пьесе Уайльда. Лондон чудесен, но я оказался в обществе, которое несколько смущает меня, и я обязательно расскажу тебе, чем именно» [443] .
442
Stuart Mason, op. cit., p. 404.
443
Lettrеs in'edites de P. `a G. Lou'ys.
С другой стороны, он подтверждал свою близость с Уайльдом, по крайней мере в области эстетики, оставив автограф на листке розовой бумаги, на котором рукой Уайльда было написано: «Нельзя смотреть ни на предметы, ни на людей. Надо смотреть только в зеркало, поскольку зеркало показывает нам одни лишь маски»; дальше добавлено рукой Луиса: «Людям необходимо показывать красоту» [444] . К тому же не следует забывать и о стихотворении «Гиацинт», которое он опубликовал в апреле в журнале Дугласа. Тем не менее создается впечатление, что размолвка, возникшая между ними в феврале по поводу посвящения «Саломеи», была забыта. Уайльд послал тогда Луису письмо, причем на этот раз оно было написано по-английски: «Мой дорогой Пьер, неужели это все, что ты можешь мне сказать в ответ на то, что я выбрал именно тебя среди всех моих друзей и посвятил тебе „Саломею“? Я не в силах выразить, насколько мне горько. Все, кому я просто послал экземпляр своей пьесы, прислали мне прелестные письма, украшенные деликатными похвалами. И только от тебя — того, чье имя я начертал золотыми и алыми буквами, — ни звука… Раньше я не задумывался над тем, что дружба может быть более хрупкой, нежели любовь» [445] .
444
Catalogue Carteret, n. 176, p. 102.
445
R. H. Davies, op. cit., pp. 334–335.
И все же, если не принимать во внимание развязное и вызывающе поведение Уайльда, позы, свойственные ему в этот период, все разрастающиеся скандальные слухи по поводу его отношений с Бози, которому он только что подарил запонки — четыре селенита в виде сердечек, украшенных бриллиантами и рубинами, некоторые фразы из пьесы, которая значилась теперь на театральной афише, обретали гораздо более глубокое звучание, чем это могло показаться на первый взгляд. Прежде всего это касается лорда Иллингуорта (точной копии лорда Генри Уоттона), явившегося выразителем ироничных, а где-то и горьких чувств автора: