Осколки континента
Шрифт:
Какая участь постигла рабов, мне неизвестно, а французов от этой таинственной болезни за два месяца погибло двадцать один человек, в том числе Россиньоль. Оставшиеся в живых бежали с Анжуана на остров Комор и даже в Африку. В тот же год пятеро скончались на Коморе и трое — в Мозамбике. Одному террористу каким-то образом удалось достичь Индии, еще троим — ценою больших лишений — Франции, где они до конца дней своих преследовались полицией.
Несколько террористов умерло еще до ссылки на Анжуан, и когда «Белье» отчалил от острова Маэ, на нем оставалось всего тридцать четыре ссыльных. Кео де Кенсси выделил каждому по десять гектаров земли, но она их не интересовала. Им хотелось домой. Напрасно они посылали прошение о помиловании министру по морским делам. Ответ из Парижа так и не пришел. Их жены и дети, оставшиеся
Тем временем многие из сейшельских ссыльных умерли. В живых остались лишь пять человек, и среди них — бывший сторонник Марата в революционном комитете типографский рабочий Гильом. Он нашел пристанище у плантатора Флорана Пейе на острове Ла-Диг. Другой его соотечественник, парикмахер Галлабер, занялся своим прежним ремеслом, а бывший владелец парижского кафе Гардино открыл небольшой трактир. Шевалье, которого здесь все считали полусумасшедшим, стал звонарем, а Кинон — плантатором.
Многие из первоначальных семидесяти по именам известных революционеров, которых Наполеон самолично выслал на Сейшелы, оставили здесь потомство. Но «легальным» из них было лишь потомство Кинона, которое до сих пор живет на островах.
Когда в 1875 году в малайском государстве Перак был убит британский резидент, у англичан впервые появился повод использовать Сейшельские острова как место ссылки. К Пераку была выслана карательная экспедиция, которая оккупировала страну. Султан Абдулла-хан и трое из его ближайших подчиненных были арестованы по обвинению в убийстве, лишены власти и должностей и отправлены на запад через Индийский океан вместе со своими женами, детьми и другими родственниками. Первые несколько лет их держали на крошечном островке Фелисите. Британские власти быстро навели порядок в Пераке, после чего, в 1879 году, было решено предоставить ссыльным свободу передвижения, и их перевезли в Викторию.
Вместе с султаном туда прибыли его старая мать, четыре жены, четыре сына и три дочери. Детей определили в англиканскую школу. Малайские ссыльные как будто бы неплохо устроились в изгнании. Султан жил на широкую ногу, как и подобает восточному владыке, пользовался большими привилегиями, вплоть до того, что имел свободный доступ в резиденцию правительства. Он вращался в высших кругах местного общества и по традиции пользовался большой популярностью среди всех слоев населения.
Для султана и его спутников ссылка оказалась долгой. На свою родину они вернулись лишь в 1895 году. Но за время изгнания они успели сильно привязаться к своему вынужденному месту жительства. В прощальной речи султан долго говорил о грусти, которую он испытывает, покидая своих друзей на Сейшельских островах, где он провел, по его словам, много счастливых лет. Но султан не ограничился этим. Ему так понравилась народная песня «Розали», которую он выучил на Маэ, что, вернувшись к себе на родину, он сделал ее мелодию национальным гимном Перака.
А спустя много лет после того, как Абдулла-хан отправился вслед за своими предками, она стала национальным гимном всей Малайской федерации.
О последствиях еще одного эпизода из истории Сейшельских островов как места ссылки мне рассказал мой друг Макгоу, директор Государственного архива в Виктории. В Лондоне он как-то встретил одного студента, молодого человека, принадлежавшего к августейшему роду Ганы, бывшего Золотого Берега. Студента звали Уильям Премпе, он бегло изъяснялся по-креоло-французски и приходился внуком Премпе, королю Ашанти, некогда могущественного королевства, которое до конца сопротивлялось стремлению англичан «защищать» его и которое в XIX веке часто воевало с Англией, в том числе, как пишет Генри М. Стэнли, за выход к морю.
Лишь после четырех кампаний, начатых под различными предлогами, английским войскам удалось, наконец,
Прибывшие поселились за пределами Виктории в общем лагере, где верховный правитель Премпе пополнил свой гарем местными негритянскими девушками и содержал свой двор точно так же, как у себя дома, в Ашанти. Историк Бредли, который лично знал его величество, рассказывает: «Для его окружения слово его было законом. Короля повсюду сопровождал телохранитель, который стоял со своей секирой за его спиной, когда Премпе под огромным зонтом сидел на приемах, выслушивал жалобы и судил своих подданных. Он очень удивился, когда, приговорив одного из своих рабов к смерти якобы за очень тяжкое преступление, узнал от инспектора Смита, что его приговор противоречит закону и не может быть приведен в исполнение».
Уяснив себе, что он уже не обладает властью над жизнями своих подданных, король придумал новые меры наказания. Те, кто поступали против его воли, должны были платить своеобразный штраф бутылками со спиртным…
Постепенно король знакомился с европейским образом жизни. Он выучился английскому, дети его получили образование в школе, созданной на территории лагеря. Так как лагерь не охранялся, никто и не препятствовал тому, чтобы некоторая часть ашантийцев устроилась на работу за его пределами. Как англиканская, так и католическая церковь послали в лагерь своих миссионеров, чтобы те обратили короля и его двор в христианскую веру. Поначалу король отнесся к ним с большой осторожностью по двум причинам. Во-первых, он был удивлен, что две различные церкви могут выдавать себя за представителей единственно правильного христианского вероучения, а во-вторых, для него было мало привлекательного в том, что христианин должен довольствоваться одной-единственной женой. Однако когда он узнал, что его повелитель, король Эдуард VII Английский, принадлежит к англиканской церкви, то выказал предпочтение последней. И, окончательно решившись, распрощался со своими многочисленными женами.
При крещении Премпе назвался Эдуардом и с тех пор стал одеваться, как английский джентльмен: носил серый цилиндр, визитку, лакированные ботинки и гамаши. Когда он посылал в Лондон просьбы о помиловании, губернатор Сейшел всякий раз подтверждал, что король вел себя в ссылке примерно, и народ его прилежно посещал церковь. Но прошло целых двадцать два года, прежде чем кто-либо из его окружения получил разрешение вернуться на Золотой Берег, а сам король смог уехать на родину лишь в сентябре 1924 года. К этому времени из восьмидесяти одного ашантийца, прибывших на Сейшелы, в живых остались лишь двенадцать. Зато появилось большое потомство. Многие из ссыльных, включая четырех сыновей Премпе, в изгнании женились или обзавелись любовницами, но перед отъездом на родину было решено, что поедут лишь законные жены и дети. Вместе с оставшимися в живых ссыльными их набралось до семидесяти человек. Ашантийцы забрали с собой прах всех своих умерших на островах земляков. Они должны были обрести покой на кладбище своих предков в Ашанти.
Таким образом, в 20-х годах нашего столетия пятьдесят восемь женщин и детей, родившихся на Сейшельских островах, покинули свою родину и, обогнув весь Африканский континент, оказались на Золотом Берегу. Едва ли кто из детей в то время мог изъясняться на каком-либо другом языке, кроме креоло-французского и английского. То же самое, естественно, касалось и тех детей, матери которых были сейшелианками. Креоло-французский язык до сих пор живет в Гане, правда, как маленькая лингвистическая достопримечательность, удобная лишь в тех случаях, когда нужно «посекретничать».