Осколки льда
Шрифт:
Обмякшее тело вяжут жгутами. Пояса блокируют ключицу и кисти. Медсестра неспешно «отгрызает» ампулу и наполняет шприц. Игла, рыскающая в поисках вены, возвращает в реальность. Боль – мой проводник в этот мир. Молю, ошибись! Пусти пузырёк воздуха гулять по вене, даруй смерть и забвение!
Вещество наполняет капиллярную сеть и блокирует спинной мозг. Потеют и мгновенно остывают подмышки. Удары сердца – эхо в полой грудной клетке. Слюна едва увлажняет запёкшиеся губы. Жуткий зуд в мошонке, слёзных железах и на кончиках пальцев, счищенные о матрас когти. Череп сморщивается, словно воздушный шарик на холоде. А позже… разбухшие минуты тишины… Температура, хладнокровная
Я для вас лабораторная крыса? Она тоже считает секунды опытов?
Ты привыкнешь.
Ты лжёшь, доктор. Ты, сука, всегда лжёшь!
***
здвСтвуй дАрагаЯ МАМА у миня вСе харошо нО очинь очин сильно хочу кушать
пишу тиБе пеВрый раз нО чесно чесно думаю о тиБе каЖдый дЕнъ мне ужЕ 6 лет и лиНа ГавОрит у миня сиГодня дЕн роджения
анА принисла мнЕ малеький Торт с свекчами чтоБ я зАгаЛал жилание Я ни знаю што такое ЖИЛАНИЕ но она скАзаЛа што это То чиго я хачу боЛьшъе всиго. я загадал штоб ты пРишла на моё деНь рожДения Я лажусь спаТь НО кАгда ты пРидёш раЗбуДи Миня я аставил тибе Кусочик торта он очинь вквуснЫЙ
***
Это случилось несколько лет назад, осенью.
НЕНАВИЖУ осень: смрад гниющих листьев. Рвотные сгустки пресыщенных туч, клочков грязной ваты. Туманы-миазмы отравленных болот.
НЕНАВИЖУ дожди. Цунами, сморщившие труп города. Сырой прелый воздух, сквозняками гуляющий в переулках…
ПРОКЛИНАЮ апатию: коррозию, обгладывающую душу.
ПРОКЛИНАЮ себя, что позволила ЭТОМУ случиться. Осенью, несколько долгих лет назад.
Я была молода, глупа, наивна. Закрой глаза на секунду, вспомни: тебе семнадцать. Единственная подруга пока не увела любимого, и слово «месть» – режущий набор букв. Над беспомощным после мартини телом ещё не надругался озабоченный сокурсник. Не случился первый аборт. Ты чиста и девственна. Линзы ссохлись, крошатся, но розовые осколки не кромсают радужку глаз. Ты не плачешь кровавыми слезами. Ты вообще не плачешь, потому что веришь: сказка и любовь рядом.
Моя новелла началась в минуту, когда, пошатываясь от дрожи в коленях, я переступила порог психиатрической больницы, первой в жизни работы. Тошнило, наворачивались слёзы. Заковалась в кандалы, волокла крест по дорожке из гравия к главным воротам. Приговор исполнился.
Дом скорби… Трёхэтажный бастион из красного кирпича в прошлом тюрьма. Забор ощетинился колючей проволокой, скрыл Кащенку от посторонних тоннами бетона. Окна, мутные глаза твердыни, следят сквозь ржавые решётки, видят насквозь гниль. Облачённые в камуфляж мужчины с непроницаемыми лицами несут «выпрошенный» крест – дозор. Сухая трава и голые побеги ивы опутали палисадники. Среди чёрно-белых текстур блестит купол храма. Отражает инвалидные лучи света, просачивающегося сквозь тучи. На алтаре круглосуточно плавится воск за спасение душ больных. Но дымок ладана не перебьёт запах крови, а молитва не Tide, не отстирает пятна души.
Должность медсестры-сиделки как по заказу для вчерашней выпускницы колледжа с нулевым опытом. Мама, подруга главврача, сработала оперативно, разложив пасьянс моей судьбы в одиночку. Трудно её винить. Женщина-сталь, брошенная мужем на втором месяце беременности, вырастила дитя сама, разрываясь между тремя халтурами. К совершеннолетию материнской любви осталось на донышке, но мать искренне желала дочери слезть с
Новая работа благословила родиться заново, красивой. В узнице, где на дверях палат нет ручек – нет места и лучику флирта. Я стала призраком тёмных холлов, невидимкой. Растворилась в свете ламп, круглосуточно освещающих коридоры в никуда. Врачи, санитары и надзиратели службы исполнения наказаний – люди нервные и озлобленные. Те, чьё сердце покрыто наледью бессменной власти страха. Приступы психоза, нападения, захват персонала в заложники: сценарий блокбастера о жизни психиатрических больниц.
Специальный корпус – островок среди океана безумия. Ареал изоляции больных острыми расстройствами: бредом, галлюцинациями, маниакальным возбуждением. Насильники, маньяки и каннибалы коротают век среди бетона и легированных решёток. От них отказались родные, придали забвению, как валидольный кошмар. Прокаженные ежедневно пишут письма туда, где за намотками «егозы» виднеется берег реальности. Безответно.
Каждая секунда внутри периметра стресс, а час склизкий отпечаток на психике. Я стала нелюдима. Избегала «подруг» по колледжу, потасканных стерв. Учёба и годы унижений позади. Выпускной альбом догнивает на свалке. Жизнь поглотил коридор с высокими круглыми сводами, выложенный серым кафелем в цвет жизни узников.
Два месяца, шестьдесят один день, тысяча четыреста шестьдесят четыре часа испытательного срока. Бесконечность за подачку в семь смятых купюр. Заход погасшего для меня солнца. Я приезжала к шести первым автобусом. Штурмовала два пропускных пункта, где дежурные потрошили сумочку на предмет тампонов для девственниц и крема от прыщей.
Свод законов медсестры – кодекс самурая, бойца в белоснежном кимоно.
В психиатрическом отделении необходимо сохранять тишину, нельзя хлопать дверьми, греметь инструментами и посудой. Медперсонал не должен нарушать покой больных.
Сутки вопреки мирозданию начинаются не с часа волка. Тени, рождённые дежурным светом, умирают, когда часовая стрелка проходит нижнюю точку. Свет включается синхронно. Подъем.
Медсёстры обязаны избегать косметики. Никаких украшений: это нервирует больных и может вызвать возбуждение при шизофрении и маниакально-депрессивном психозе.
Пару минут тишины, и здание взрывается лязгом несмазанных петель. Узурпируют власть санитары, прокаженные, изгнанные из армии или полиции за жестокость. Они по сей час продолжают движение к подножью социальной лестницы. Пациентов конвоем ведут в умывальник. Мой выход: проветрить палаты, вынести ночные горшки. Волосами впитать запах мочи и фекалий.