Осколки ледяной души

Романова Галина Владимировна

— Так.

— Ваш муж вечерами часто пил чай?

— Вечерами? Никогда… — Татьяна оторопело воззрилась на друзей. — Постойте-ка, а ведь действительно! Он вечерами предпочитал кефир или молоко, ну, чтобы спать без кошмаров. Вы понимаете?

— Ага! Чтобы быстрее засыпать и спать потом без сновидений и все такое… — кивнул Степан и посмотрел на нее с таким пониманием и ехидством, что она тут же покраснела.

И как это он мгновенно обо всем догадывается! Санечка и в самом деле не любил, когда она вечерами проявляла инициативу. Принимался хныкать, ссылаться на усталость, на то, что Иришка

за стеной еще не спит. А утром.., он обычно вставал раньше, и нашарить его рядом с собой на постели ей удавалось крайне редко.

— Так, значит… Вечером он рассыпал сахар, но чай в это время он не пьет. Вопрос: зачем ему понадобилось лезть в банку с сахаром? — Кирилл сурово посмотрел на нее. — Ответ: возможно, он что-то в этой банке спрятал. А через неделю оттуда достал и больше уже в ваш дом не вернулся. Логично? По-моему, да. — Кирилл откинулся на спинку стула, подхватил тонконогий бокал с вином и призывно вскинул его в сторону Татьяны:

— Кажется, начало положено, дорогая Танечка!

Они выпили и какое-то время ели, молчаливо поглядывая друг на друга. Татьяна при этом выглядела растерянной. Кирилл выглядел вполне довольным собой и произведенным эффектом. А Степан.., никаким. То есть догадаться о его чувствах было совершенно невозможно. Что скрывалось за бездонно-темными глазами, не выражающими сейчас ничего, кроме ленивого равнодушия, оставалось загадкой.

— Что ты думаешь по этому поводу, Степа? — решилась она на вопрос; почему-то его неавторитетное мнение интересовало ее куда больше, чем мнение натаскавшегося на детективном чтиве Кирилла.

— Пятьдесят на пятьдесят. Мог спрятать, а мог ничего и не прятать в этой банке с сахаром. Мог просто изменить своей привычке — не пить чай перед сном, как изменил своей привычке возвращаться вечерами к тебе. Мутный он какой-то, твой Санечка. Но что началось все именно с него… Короче, эта версия мне тоже нравится. И опять же, на что-то он купил себе жилье, уходя от тебя. На что? Может, он продал какой-то промышленный секрет? Вполне вероятно.

Кирилл тут же подхватил его слова и принялся на все лады муссировать тему промышленного шпионажа вообще и в частности. Главным злодеем, разумеется, оказался ее Санечка. И не то чтобы это Татьяну коробило, просто…

Просто представить отца собственного ребенка таким вот мерзавцем было немного не по себе.

— А то, как он поступил с тобой, ты ему в актив, что ли, записываешь? — вспылил Степан, резво выбрался из-за стола и, подлетев к тому месту, где она сидела, навис над ней. — Небось себя ругаешь? Мучаешься и ругаешь. Ах, какая я плохая! Ах, как плохо обходилась с ним, и все такое… Так? Так, принцесса, можешь не говорить ничего.

Татьяна и говорить ничего не смогла бы, узнав исходящий от Степана тонкий запах французского одеколона.

Названия она не знала, но таким же пользовался ее босс и еще хвастался, будто это модный нынче запах. Аромат начальника, который тот всегда таскал за собой длинным шлейфом, тревожил ее мало. Ну, нравился одеколон, что с того. Мало ли от кого чем вокруг пахнет!

Но когда минувшей ночью, целуя ее в лоб, Степан склонился над ней, и она уловила этот вот самый запах, то поняла вдруг, что… Что ему эта неуловимая терпкая горечь идет

много больше, чем ее начальнику. Даже его голому телу идет. Хотя почему даже? Может, даже только голому и идет?! И волнует это ее гораздо сильнее, и еще что-то такое…

Так! Допилась, называется. Это точно вино! Вино в голову, мечты в сердце. Так нельзя. Нужно собраться, в конце концов. При чем тут его дразнящий запах, речь идет о том… Черт! Ну как же от него все-таки пахнет!

— Чего смотришь? — тихо окликнул ее Степан. — Жалко муженька-то? И признать его виновным тяжелее, чем опорочить себя, так?

— Мне…

Вино и правда шумело в голове и заставляло ее смотреть совсем не туда. Кирилл что-то рисовал и рисовал, стирал, снова хватал со стола карандаш. Одним словом, был занят солидным серьезным делом: разработкой программы по защите свидетелей. Так, кажется, это называется.

А что она?! А она таращится в вырез рубашки Степана и вспоминает, как он выглядел без нее минувшей ночью! Вино… Все вино! Ох, и коварная штука..

— Мне… Мне нужно на воздух, — выдавила она, с трудом оторвав свой взгляд от его кожи, которая едва слышно пахла полынью, полуденным солнцем и горячим морским песком.

— Иди, — он отошел от нее быстрее, чем требовалось.

И тут же отвернулся к окну, совершенно бездумно рассматривая никудышный садик своего друга.

— Что случилось? — Кирилл оторвался наконец от своего занятия, которое выполнял с излишним усердием, дождался, пока за Татьяной закроется дверь, и с тревожным любопытством поинтересовался:

— Степ, я ничего не пропустил, а?

— О чем ты? — друг не поворачивался, барабаня пальцами по деревянному подоконнику.

— Между вами что-то.., нет?

— Что ты, Кирюха, выдумываешь?! Ты же знаешь мой вкус! — рассерженно отозвался Степан, вернулся к столу и налил себе до краев. — С чего ты взял?!

— Да так… — Кирилл продолжал его рассматривать. — Искришь ты чего-то. Да и она тоже ведет себя как-то нервно. Смотрит на тебя безотрывно, дышит так, что пуговичка под грудью того гляди отлетит. Но грудь какая, Степа, ты заметил?! Ум-м-м…

Степан залпом выпил вино и снова налил себе.

Грудь Верещагиной он рассмотрел еще утром, когда вынудил ее переодеваться в своем присутствии. Рассмотрел и приуныл немного. Хоть и была Верещагина не в его вкусе, но… Но в белье она уже не показалась ему чрезмерно накрахмаленной и до зевоты безликой. Совсем даже наоборот.

Нет! Пускай тут с ней Кирюха возится. Он пока расследованием займется. А они уж пусть тут одни без него искрят.

— Говори, чего ты там нарисовать успел. Версии есть?

— И не одна. — Кирюха выставил грудь колесом. — Слушай, я тут вот что думаю…

Как Степан и предполагал, думать Кирюха умел. И детективы не зря смотрел, и сериалами увлекался, и годичный стаж работы в органах, несомненно, наложил на его сознание отпечаток.

По двум версиям его друга выходило, что главным и единственным лицом, виновным во всем, что происходило и сейчас происходит, был Верещагин Александр, он же горячо любимый Санечка. Придумает же имечко, упаси господь!

По одной из этих двух версий предполагалось, что Верещагин был жертвой. По второй — наоборот.