Осколки (Трилогия)
Шрифт:
Меня немного удивила легкость, с которой Гарсен захватил резиденцию мэнсьера, но гордо надувший щеки Богги прояснил ситуацию: понадобилось не так уж много усилий, чтобы испортить видимость посредством тумана, из которого магу-погоднику удалось соткать несколько иллюзий, помешавших страже установить точное число, вооружение и направление движения нападавших. Я от всей души поблагодарил чародея и (небывалое для меня событие) выпил с ним за упокой душ тех охранников, которые оказали сопротивление (слава богам, таковых оказалось немного: видно, старикан был не по нраву даже собственным слугам). Но одного тоста Богорту было мало, и только усилиями Управляющего
Мэнсьера никто и не подумал связывать: только раздели до исподнего с целью быть уверенными, что в складках одежды не прячется кинжал или пузырек с ядом, призванные помочь избежать нежелательных расспросов. Впрочем, даже унизительно оборванный, старик не утратил свой благообразный вид, и тот, кто не был свидетелем вспышки его чувств, не смог бы предположить, что этот пожилой господин способен на убийство.
Льюс, по-прежнему страдающий от озноба, но сменивший одеяло на более подобающий случаю плащ, подбитый белым мехом, стоял напротив мэнсьера и, совершенно очевидно, никак не мог принять нужное решение.
— Вы хотели меня видеть, милорд?
— Да, Мастер. Мне нужен ваш совет.
— Какого рода?
Я подошел ближе, занимая место как раз между герцогом и стариком, ожидающим наказания. А в том, что оно последует, сомневаться не приходилось: хоть Магайон и медлил в нерешительности, настоящей причиной был вовсе не вопрос «казнить или помиловать», а широта выбора доступных казней.
— Этот человек совершил преступление.
— Я не судия, милорд, и никогда им не буду. Вы хотите услышать приговор из моих уст?
— Не совсем так, Мастер… — Льюс устремил взгляд вдаль, в темноту неба над оградой, недоступную свету факелов, щедро озаряющему двор. — Вы говорили, что любите охотиться, так вот вам шанс: разгадка тайны кроется в памяти мэнсьера. Бывшего. Попробуете ее узнать?
Я улыбнулся и коротко поклонился герцогу:
— Благодарю за столь щедрый дар, милорд. Если вы не против.
— Разумеется. Действуйте, как сочтете необходимым.
— Да, милорд.
Старик встретил мой взгляд презрительно сжавшимися губами, словно предупреждая: не скажу ничего. Но когда меня останавливали предупреждения?
— Не думал увидеться с вами вновь при таких печальных обстоятельствах, почтенный.
— К чему эти церемонии? — Ядовито выдавил мэнсьер. — Мы с вами — взрослые люди. Хотя…
Он снисходительно скривился, словно только сейчас отметил мой возраст.
— Не смотрите на мое лицо, почтенный: я прожил под лунами этого мира достаточно, чтобы говорить с вами на равных.
На самом деле, я мог быть и много старше старика, поскольку не имел понятия, как долго Остров, на котором прошли мое детство и юность, блуждал в Межпластовом Потоке. По здравому размышлению понимаю: чтобы втиснуть мне в голову необходимые знания, требовалась уйма времени. Вполне возможно, вдвое или втрое больше, чем видимый возраст моего тела по здешним меркам.
Конечно, моим словам снова не поверили, и я немного обиделся. Как раз в той мере, чтобы обзавестись здоровой злостью, потребной для ведения допроса:
— От кого вы узнали об отравленной воде?
Мэнсьер промолчал, но по дрожанию морщин на бледном лице стало ясно: старика удивил мой вопрос. Он ожидал в первую
— Думаете, почему я не стал спрашивать о причинах, побудивших вас покуситься на жизнь герцога? Полноте! Эти причины ясны и круглому дураку. Мне даже не хочется знать, с какого перепуга вы решились вовлечь меня в свои злоумышления: с возрастом дряхлеет не только тело, но и ум человека.
Скрип зубов показал, что я двигаюсь в верном направлении, если намереваюсь лишить своего вынужденного собеседника душевного равновесия.
— Кто рассказал вам об отраве?
И вновь угрюмое молчание, слишком напряженное, чтобы быть искренним.
Конечно, старику не угодно мое общество и неприятна моя персона. Понимаю. Но он не может не отдавать себе отчет в том, что запирательство не приведет к приемлемому результату. Проще говоря, чем упорнее мэнсьер не желает отвечать, тем больше оснований у герцога и у меня прибегнуть к методам, не влияющим на тела и души благотворно. И нам совсем не обязательно причинять боль самому обвиняемому: разумнее начать с членов его семьи.
Вообще-то, подобная практика не всегда оправдана и эффективна, потому что, как мне рассказывал мастер дознаний с пристрастием, обходительный и тихий Гебра Иль-Айхан, с которым меня столкнули судьба и поручение тогдашнего моего господина, иные упрямцы напротив, выжидают, пока в живых не останется ни одного их родственника, ближайшего или отдаленного, лелея в сознании мысль: если останусь один, то меня нечем будет шантажировать. Да, такие встречаются. Но большинство людей и нелюдей, попав в руки палача, покоряются совсем другому желанию — выжить. И по возможности, не нанести своим естественным стремлением вред любимым и родным.
Именно неуемная тяга к жизни позволяет вызнавать тайны, почитавшиеся священными. А еще — гаденькое существо по имени Месть, заставляющее одного желать другому тех же (а зачастую, еще и больших) страданий. Всякое бывает. Но сколько бы причин не насчитывалось, много или мало, они были, есть и будут. А значит, славное дело дознания не исчезнет во тьме веков за ненадобностью.
Помнится, мы славно проводили время. Пили, слушали струнные напевы и сладкие голоса, вкушали лакомства, которыми нас мог одарить хозяин скромного хирмана. Меня в ту пору несказанно увлекала тема наказаний за преступление, потому что я был на грани совершения серьезного проступка, и Гебра охотно делился со мной… Нет, не таинством ведения допросов, хотя из затейливого узора слов было почерпнуто многое: я узнал, к примеру, как и на какие чувства следует давить, чтобы достигнуть желаемого, да и кое-что еще. Но главное, моему воображению было, где разгуляться, когда порядком захмелевший, но не утерявший четкости речи Иль-Айхан в красках начал рассказывать об излюбленных инструментах своего ремесла и их применении. Кстати, после этих рассказов сон пришел ко мне только на пятые сутки, и то неохотно. Но речь о другом.
Мэнсьер не желает отвечать на вполне безобидный вопрос. Почему? Стоит задуматься.
Чего проще ляпнуть первое пришедшее на язык имя? Пока найдут да разберутся, время будет выиграно. Или можно было сказать, мол, никого не слышал, ничего не видел, по старости лет страдаю слабоумием — тоже вариант. Наивный, конечно, но существующий. Вообще, словоохотливость высоко ценится допрошающими: глядишь, в потоке извергаемых фраз проскользнет нужная. Молчунов любят меньше, потому что они хороши для целей противника. Но почему молчит старик?