Осколки тяжести
Шрифт:
Мама крепко держала руку Павлика.
– Как видишь.
Отец подвел Павла к большой, направленной в небо трубе. Николай Павлович с его сутулой располневшей спиной, с глазами серыми, как бы обесцветившимися от вечного созерцания неба, выглядел очень пожилым человеком.
– Хочешь на Марс посмотреть? Посмотри.
И Павлик в трубу увидел, как желтый шарик поплыл среди круга окуляра.
А сейчас голубая родная Земля точно так же уплывала из поля его зрения.
Какая же пропасть времени и пространства легла между этими одинаковыми картинами!
Худой внимательный человек, чем-то,
– Да, я Павел Зарецкий.
Тогда мужчина, притронувшись рукой к груди, с легким поклоном ответил:
– Павлий Зорь.
Павлий? Да - это очень редкое имя. И Зорю захотелось объяснить, что так назвали его в честь этого истощенного человека, который сейчас бессильно полулежит, судоржно сжимая в руках трубку телескопа.
– Павлий Зорь, - повторил Павел и, слегка приподнявшись, оглянулся на безжизненное тело товарища.
– Сурен Маргулян.
И Павлий Зорь склонился перед Суреном.
Павел устал. И Лида Линг запретила ему разговаривать. Но Павел не мог спать, он вспоминал.
И помнилась ему все га же первая, самая первая ночь в его жизши, когда он по-иному увидел небо.
Отец и магь узенькой каменистой тропкой пошли в горы. Заросли мелкого кустарника преграждали дорогу. Ветви уже сухие, колючие, осенние. Где-то весело и звонко шумела вода.
Родители Павлика были немолоды. Их юность совпала с войной. Четыре года они шагали по дорогам смерти. Ольга Петровна - санитаркой в стрелковой дивизии, а Николай Павлович механиком в танжовом батальоне.
Встретились они гораздо позднее, тогда, когда Николай Павлович уже защитил кандидатскую диссертацию, а Ольга Петровна заведовала детской инфекционной больницей.
Когда Павлик появился на свет, им было гораздо больше тридцати.
Павлик рос в жизнерадостной, но какой-то бесшабашной семье. Очень мало уделялось внимания личному благополучию (они сами этого не замечали), а все помыслы устремлялись куда-то вверх, чуть ли не к звездам. Мама по утрам кормила Павлика манной кашей с вишневым или малиновым вареньем, но сама никогда не успевала позавтракать и только перед обедом вспоминала об этом. Она обычно носила нелепую, мило смешную, уже успевшую выйти из моды шляпу, оставляла сумочки и перчатки на прилавках магазинов, но точно знала даты противостояний Марса и Венеры. Это влияние мужа, а может быть, веление времени. Она очень долго помнила лица и все течение болезни своих маленьких пациентов, но их мамаш сразу же забывала, не раз попадая из-за этого в неловкое положение. Она любила громко декламировать стихи. А отец молчал часами.
У них всегда было очень мало времени. И, наверно, тот далекий вечер, о котором вспоминал Павел, им хотелось подарить себе, своей ушедшей молодости.
Ольга Петровна уверенно переступала с камня на камень. Отец плохо видел в темноте, часто спотыкался, но не выпускал из своих горячих ладоней ручку сына.
– Да, Оля, трудно сейчас отличить, где фантастика, а где уже наука, но я всегда мечтал об этом! Помню весну сорок пятого года! И знаешь.... Я и тогда думал, что Луна близко...
...Сурен не приходил в себя, а Павел обессилел. Отчего? От разом
Павел не смог отметить того мгновения, когда планетоплан, наконец, стал, твердо стал на землю. Поддерживаемый Зорем, он медленно спускался по трапу.
Это была та же площадка, с которой шестьсот лет тому назад они стартовали на Луну, чтобы начать свой путь к Юпитеру. Это место древних астронавтов, место безумно смелых, люди сохранили как ценнейшую реликвию прошлого. Те же скалистые отроги гор вдали, и так же они сглаживают свои контуры в синеве. Сейчас, как и тогда, была весна...
Павел ступал по серым, сильно разрушенным плитам и вдруг в выемке между камнями замегил свежую травку. Склонился, набрал пригоршню склеенной корешками земли. Поднес к лицу... И голова закружилась. Он задрожал от знакомого запаха обнаженной земли, еще холодной от зимних снегов, но уже оттаявшей для жизни. Растирал пальцами жирные кусочки перегноя. Это прикосновение отбросило его к тем далеким годам, когда он во взрыхленную, уже нагретую солнцем клумбу -высаживал клубн.и георгинов. И тут он увидел: от людей, слившихся в его глазах в единое целое, отделилась девушка. Девушка в бледно-голубой развевающейся одежде. Она легко шла ему навстречу, протянув вперед тонкие руки. В ее облике он прочел и боль сострадания и восторг.
Она смотрела ему в лицо, слегка запрокинув голову, нежная, очень простая и искренняя.
– 3-зд-рав-в-вствуй, Павел, - она певуче-растянуто выговаривала слова.
– Долгих лет тебе жизни, Павел, на твоей Земле.
В руках Леи тетрадь. Но она совсем не похожа на те древние документы, с которыми совсем недавно познакомилась дочь Павлия Зоря.
Листы в тетради свежие, почти не измененные временем. И даже чернила не потускнели. Две фотографии - ребенка и юноши - вставлены в обложку.
Записки Нины Орловой...
А Лее кажется, что это частичка души тех далеких людей.
И густо-зеленые очертания гор, и снежные шапки-все в лучах солнца. Прохлада под тенистыми платанами. И так же было тогда, шестьсот лет тому назад...
В ПРОСТОРАХ НЕВЕДОМОГО
ЮПИТЕР
(Начало записок Нины Орловой)
...Осталась только крошечная голубоватая точка. Она выделяется на черном небе. И глаза сами постоянно тянутся к ней.
Мы легли на круговую орбиту вокруг Юпитера. Он занимает перед нами почти половину пространства. Полосатый гигант. И видно, как эти полосы, темным обручем охватив поверхность планеты, стремительно кружатся.
Но больше всего меня поражает Солнце. Холодный диск в черном небе. Дело не в том, что оно гораздо меньше земного. Наше Солнце как бы теряется в сиянии воздуха. Здесь оно висит. Оно ослепительно светит... светит холодом.
А на поверхности Юпитера кочует Красное пятно... Загадка из загадок... Оно огромное... неправильной формы... и ползет от полюса к полюсу. Оно приковало к себе все мысли нашего юного начальника...
– Там, именно там рождается это необъяснимое радиоизлучение. А почему? Какую силу, какую власть таит в себе эта бурая, расплывчатая масса?