Ослепительные дрозды (Черные яйца)
Шрифт:
А лежат языки. Дело в том, что в первых восьми строчках не было ни одного подлежащего. Одни сказуемые да определения. Междометия пару раз встречались. Лежат, поют, стонут, висят, звенят такие-растакие, горюшко, мол, горе и одна вокруг сплошная беда.
«И поднял я натруженный язык», — «Закат» затянул третий куплет.
Слушатели, сгрудившиеся возле сцены, подняли руки вверх, сцепились друг с другом пальцами и начали ритмично раскачиваться из стороны в сторону, подпевая вспотевшему от многозначительности «Закату»: — «Головой своей к
Дальше было что-то про родник, про то, что кто-то там сник, про дневник, который попутно ведет автор и заносит туда всякие неприятности, из которых только, как выяснялось, и состоит вся его непростая жизнь.
После описания разных гадостей, случившихся с автором в росной траве-мураве следовало очень громкое гитарное соло. Зал затих, готовясь к кульминации.
Она не заставила себя ждать. Вокалист совершенно диким скоком подлетел к микрофону, принял странную паучью позу и заголосил финальную фразу:
«Комбат бьет траурный набат».
Ре-минор, ля-минор, ми-мажор и снова — ля минор.
«Я превращаюсь в репу от такого саунда», — подумал Митя Матвеев и стал потихоньку продираться сквозь потную толпу к буфету.
— Ты куда? — крикнул вслед товарищу Яша Куманский. — Куда, Митя? Такая крутизна!..
— В буфет, — бросил Митя, но Куманский уже отвернулся от него, и начал болтать головой, пытаясь попасть в резонанс с движениями толпы.
Ре-минор, ля-минор, ми-мажор.
Вот, вот для чего «Закат» этот мудацкий хорош. Во время его выступления в буфете народу поменьше.
Митя взял себе сто граммов коньяку, бутерброд с вареной колбасой буфет в Рок-клубе был знатный. Не во всяком театре можно было покушать так, как в рок-клубе. Организаторы постарались. Для себя, ведь, отчасти, делали. Сами здесь и отдыхали порой.
— Здорово, Мить!
К столику у сводчатого окна, за которым приютился Митя легким спортивным шагом приблизился Андрей Сулим.
— О, Андрей!
Митя был знаком с Сулей года три. Сошлись они в Доме Дружбы народов Митя тогда еще школу заканчивал. По комсомольской линии попал в Дом Дружбы. Такое было мероприятие — встреча с немецкими спортсменками. Сперва консул выступал, по-немецки что-то бухтел-бухтел. Митя тихонько в туалет вышел из зала.
Туалет пустой был — все в зале трепетали, на немецких спортсменок глазели. Было на что поглазеть. Фройлянен все как на подбор — белокурые, бестии, отъевшиеся, такая если за ряд скрепленных между собой стульев зацепит случайно, когда по проходу прет — так весь ряд вместе со зрителями, с мясом выкорчует из пола.
В одной из кабинок заревела спускаемая в унитаз вода. Хлопнула деревянная дверца и рядом с Митей возник высокий, статный юноша неопределенного, впрочем, возраста. Юноша был одет в хороший пиджак с комсомольским значком и — Митя задержал взгляд не в силах оторвать его от вожделенной части гардероба — в новенькие джинсы, ярко-синие, в обтяжку, простроченные желтой ниткой, чуть расклешенные.
С джинсов, оно
Разговорился Митя со статным юношей, тот его в буфет повел, шампанским, от которого Митя стремительно опьянел, угостил. Телефон свой оставил и растворился среди дружественных фройляйнен.
Виделись они не часто, но каждая новая встреча оборачивалась для Мити чем-нибудь приятным — в зависимости от того, сколько денег мог он выложить перед Сулей за это приятное. Или диск хороший принесет улыбчивый знакомый, или носки фирменные. И до джинсов, наконец, дело дошло. После стройотряда Митя, наконец, позвонил Суле и, трепеща от нетерпения, сообщил, что готов и «штаны» взять.
— Что куришь? — спросил Суля, присаживаясь рядом с Митей.
— Да вот… — . Митя полез, было, в карман, но Суля, как всегда, обаятельно улыбнувшись, поднял вверх указательный палец.
— Угощайся.
В руке Андрей Сулима волшебным образом появилась красно-белая пачка с заветным, убедительно-черным цветом пропечатанным словом «Мальборо».
— Спасибо, — сказал Митя, вытягивая из пачки сигарету. — Пойдем, что ли, покурим?
Суля чиркнул зажигалкой.
— Здесь нельзя, Андрей…
Митя опасливо посмотрел в сторону буфетной стойки, над которой висела табличка, повествующая о том, что «У нас не курят».
Суля никак не отреагировал на замечание приятеля, прикурил, затянулся, выпустил дым, стряхнул крошки пепла в пустое блюдце.
— Слушай, у меня три диска «Цеппелина» пришло. — Для тебя тормознул. Надо тебе?
— О-о… Митя взял со стола зажигалку, зажег свою сигарету. Если что, Суля будет разбираться. Он первый закурил.
Повертел в руках зажигалку. «Зиппо» — непонятное слово.
— Бензиновая, что ли? — разочарованно спросил Митя.
— Да ладно тебе.
Суля отобрал у Матвеева зажигалку и сунул в карман пиджака.
— Так берешь?
— Андрей… Мне-то надо, конечно, только с бабками сейчас…
— Да потом отдашь. Мы же свои люди. Так как?
— Беру, — выдохнул Митя. — А какие?
— Четвертый, пятый и «Презенс».
— О, кайф… Беру, точняк — беру.
— Слушай, — Суля выпустил в потолок тонкую струйку дыма. — А ты этого певца-то знаешь?
— Которого? Из «Заката», что ли?
— Да что ты, Митя… Ты же в музыке сечешь. Нет, того, который стихи читал перед этим «Закатом». Как его… Леков, что ли?
— Конечно знаю, — ответил Митя.
— Познакомить можешь? Нравится мне, как он это все…
Суля неопределенно покрутил в воздухе пальцами.
— Да запросто. Хоть сейчас. Если он уже не нажрался за кулисами.
— Да хоть и нажрался — большое дело. Я бы тоже сейчас коньячку треснул. Можно вместе. А? Как ты?
В гримерку можно было попасть двумя путями. Коротким и длинным. Короткий, наиболее естественный — это подняться по лесенке на сцену, юркнуть за кулисы и оттуда — прямо по узенькому коридорчику к заветной двери.