Ослепительный нож
Шрифт:
ВСЕВОЛОЖСКАЯ ЕВФИМИЯ - дочь Рафа, несостоявшаяся невеста царя Алексея Михайловича.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
1
– Острожне?..
Евфимия придержала неподкованную Каурку, оборотилась на вёртком седле, с коего можно поражать стрелами во все стороны, опустила плётку, повисшую на мизинце, замерла в ожидании крикливой наставницы. До чего же шляхтянка отменно держится на едва объезженном жеребце!
– Язда конна бардзо добже!
– по-атамански отчеканила среброкудрая дива. Огромные лазоревые глаза горели, яркие губы, округлясь, вытягивались в боевую трубу…
– Спасибо на добром слове, Бонедя, - ответила ученица на похвалу за своё наездничество.
– Пани Бо-нэ-дия!
– вскинула подбородок полячка.
– Сколько же тебе лет, пани Бонэдия?
– чуть прищурилась Всеволожа.
– Мам двадзесьця ляг, - объявила наставница с таким видом, будто ей вдвое больше.
– В двадцать лет всё успела!
– уважительно вымолвила боярышня.
– И замужем побывать…
– Была замэнжна, - подтвердила Бонедя.
– И из шляхтянки в разбойницу превратиться, - пытливо наблюдая за ней, продолжила ученица.
Отец перед отъездом в Орду рассказывал о распущенности краковской шляхты. Храбрость, бесстрашие сменились там попойками и бахвальством. Щегольство мужское достигло женских высот: шелка, бархат, сидение перед зеркалом, расчёсывание длинных волос, затейливое завивание их… Немудрено, что нелепое жёнство мужчин привело к омужанию женщин. Появились щеголяющие грубонравьем разбойницы, грабившие по большим дорогам. Среди них были и шляхтянки. Евфимия слышала, как посол краковский, пировавший у отца, говорил, что литовский князь Ягайло Ольгердович, женившись на королеве Ядвиге, потворствовал знати латинской, боясь потерять польскую корону, а паны обратили дарованную свободу во зло.
Иван Дмитрич против обычая не отсылал дочь на женскую половину при частых иноземных гостях. Она совершенствовала познания в языках латинском, немецком, греческом. Уезжая в Орду, он поручил Евфимию присмотру верных друзей. Ведь в доме остались одинокие женщины: помимо Евфимии - её старшая сестра, вдова князя Андрея Серпуховского, Анисья с дочкой Устиной, которую «тётка», будучи на год старше, стыдилась именовать племянницей. Вот и поселились с ними Супруги Мамоны: боярин Андрей Дмитриевич, ведающий в Москве дела своего князя Ивана Можайского, и Акилина Гавриловна. Он - книгочей, числолюб и мечтатель - опекунством не очень-то докучал. Зато Мамонше явилась блажь научить подопечную скакать на коне и владеть оружием. Вот и подыскала наставницу. И идут в примосковном сельце Зарыдалье, отчине Всеволожских, тайные занятия с беглянкой из Кракова пани Бонедей, что дерётся, как Соловей-разбойник.
При упоминании о её прошлом полячка подняла взор горе и спросила как бы про себя:
– Цо она мви?
– Не понимаешь, что говорю?
– усмехнулась Евфимия.
Бывшая разбойница с отчаянной гордостью заявила по-русски:
– Понято. То я мстила. За своего Дашко. Ямонт его убивал.
– Она схватила себя за нос, за уши, ткнула в глаз.
– Всё отрезал. Я зробыла лучництвфо. То не можно для пан-жён, тильки для пануф-мужей, - Она сняла из-за спины лук, наложила стрелу, прицелилась в толстый дуплястый дуб шагах в ста пятидесяти.
– Во-он Ямонт - моя тарча, по-российски «цель». Стерегла пшэт полуднем, и вечбрэм, и в ноцы. Два, чши, чтэры тыгбдне, по-российски «седмицы». Увага! Вон он!
–
– Я убила Ямонта…
– Сюда бежала от мести его друзей?
– предположила Евфимия. Перед ней была совсем другая Бонедя.
– То так, то так, - кивнула полячка, бросилась к дубу и на скаку метнула в него ножом. Нож вырос подле стрелы второй былинкой от единого корня.
Бонедя протянула лук ученице:
– Прошэ!
Евфимия долго целилась… Стрела миновала дуб.
– То бардзо зле!
– укорила учительница.
– Похылись нецо до пшоду, - наклонила она Евфимию немного вперёд.
– Выжей! Нижей!
– передвигала её руки то вверх, то вниз.
– Поцёнгноньць!
– натянула её руками тетиву.
– Хуп!
Стрела вонзилась бок о бок со стрелою Бонеди.
– Дзенкуе, добже, - похвалила она.
Серебристый день на лесной полянке позолотился, солнце никло к вершинам сосен. Подруги-поединщицы спешились и принялись за мечи.
– Чы можэ ми мани то показаць?
– сделала Бонедя несколько выпадов.
Боярышня повторяла на совесть и не обрадовала её.
– Прошэн её одвруциць!
– сердилась опытная бойчиха.
– Что значит «одвруциць»?
– в свою очередь хмурилась боярышня, уже преизрядно устав.
– Цо значы слово?
– переспросила Бонедя.
– Повернуть себя! По-вер-нуть! Как клетка пёрсева?
– с силой развернула она грудь Евфимии.
– БжуХ туда!
– убрала ударом кулака живот.
– Локець!
– выправила локоть.
– Пёнта здесь!
– установила пятку.
– Рэнку, рэнку дай!
– схватила за руку.
Охочая до книг Евфимия вспомнила, как поступал на уроках словесности ленивый до ученья Василиус. Назевавшись, он спрашивал её батюшку, обучавшего и самого будущего великого князя, и его двоюродных братцев, и свою дочь: «А который час?» Иван Дмитриевич говорил со вздохом: «Что ж, поди порезвись, а мы ещё почитаем». Все оставались, лишь Васька Косой, старший сын Юрия Дмитрича, нынешнего супротивника Василиуса в Орде, вопрошал без стыда и совести: «А мне можно с ним?»
Евфимия опустила меч и спросила:
– Который час?
– Ктура годзина?
– Бонедя сделала на земле росчисть, воткнула срезанную тростинку, провела круг, изобразила по краям цифирь, глянула, на какую цифру указывает тень от тростинки.
– Дэвьяць годзйн.
– Девять?
– ужаснулась Евфимия, сообразив, что в одиннадцатом часу [3] у Пречистой будут служить вечерню. Ей давно уж пора в Москву сопровождать великую княгиню в собор. Надо переодеться, чтобы в село вернуться. Боже избави попасться обеим на чьи-либо глаза в белых тугих срачицах, заправленных в чёрные шаровары. А ещё и в селе московскую сряду надеть. И дома предстоит переодевание для особых выходов.
3
Дневные часы считались от восхода и до заката солнца. В конце августа одиннадцатый час соответствовал примерно шестому часу вечера.
Она направилась к потаённой рубленой келье, где прятался их боевой снаряд.
– Як же?- развела руками Бонедя.
– А жут ощепэм? А жут куля?
– Завтра, - пообещала Евфимия.
– И метать копьё, и бросать ядро…
– Ютро? Заутра?
– Бонедя стреножила коней, отпустила в табун.
Обе появились в Зарыдалье в сарафанах. А спустя малое время запряжённая четвериком колымага мчала их к Москве.
Бонедя сошла на Варварке у приютившего её дома купца Тюгрюмова, где недавно с иконы Богоматери пошло миро. О том много судачили и в Кремле, и в застенье. Считали - к худу.