Основание и Земля (Академия и Земля)

Азимов Айзек

– Такие чрезмерные размеры меня не привлекают, хотя я уверен, что Блисс скрывает свои груди не из-за их несовершенства.

– Значит, мое лицо и формы не вызывают у тебя отвращения?

– Для этого я должен быть безумцем. Ты прекрасна.

– А как ты получаешь удовольствие на своем корабле, перелетая от одного мира к другому?.. Мадам Блисс отказывает тебе?

– Я ничего не делаю, Хироко, и это имеет свои неудобства, но мы, путешествующие в космосе, хорошо знаем, что бывает время, когда мы должны обходиться безо всего. Мы наверстываем это

в другое время.

– Если это неудобство, как его можно избежать?

– Я чувствую себя гораздо неудобнее, обсуждая с тобой эту тему. С моей стороны будет невежливо подсказывать тебе решение этого вопроса.

– А будет ли невежливостью с моей стороны, если его предложу я?

– Это будет целиком зависеть от природы предложения.

– Я предлагаю, чтобы мы получили удовольствие друг от друга.

– Ты привела меня сюда, чтобы сделать это?

С довольной улыбкой Хироко ответила:

– Да. Это и мой долг, как хозяйки, и мое желание.

– В таком случае я признаю, что это и мое желание. Я очень обязан тебе и… э… с радостью доставлю тебе удовольствие.

XVIII. Музыкальный фестиваль

78

Ленч был в той же столовой, где они завтракали. Она была полна альфанцев, и вместе с ними сидели Тревиз и Пилорат, принятые очень хорошо. Блисс и Фоллом ели отдельно, более-менее уединенно, в маленькой пристройке.

Были поданы несколько сортов рыбы вместе с супом, в котором плавали куски мяса, которые могли быть вареной козлятиной. Булки хлеба были порезаны ломтиками и намазаны маслом и вареньем. Салат принесли в конце, а десерта не было вовсе, хотя фруктовые соки наливались из, казалось, неистощимых кувшинов. Людям Основания приходилось быть умеренными после обильного завтрака, но все остальные ели свободно.

– Как они ухитряются не становиться толстыми? – удивленно прошептал Пилорат.

Тревиз пожал плечами.

– Вероятно, помогает большое количество физического труда.

Это было общество, в котором поведение за едой явно не имело значения. Вокруг царил смешанный гул голосов, смех и стук по столу толстыми, явно небьющимися чашками. Женщины вели себя так же громко и грубо, как мужчины, отличаясь от них только высокими голосами.

Пилорат вздрагивал, но Тревиз, который сейчас (по крайней мере временно) не испытывал неудобства, о котором говорил Хироко, чувствовал себя расслабленно и благодушно.

– В конце концов, это имеет и приятные стороны, – сказал он. – Эти люди выглядят вполне довольными жизнью и имеют всего несколько забот. Погоду они делают сами, а пища их невероятно обильна. Для них это золотой век, который все не кончается.

Ему приходилось кричать, чтобы услышать себя, и Пилорат крикнул в ответ:

– Но здесь так шумно!

– Они привыкли к этому.

– Не знаю, как они понимают друг друга в этом гаме.

Разумеется, сами они ничего не понимали. Странное произношение, архаичная

грамматика и порядок слов альфанского языка делали его невозможным для понимания в этом шуме. Для людей Основания это звучало как сражение в зоопарке.

Ленч еще не кончился, когда они присоединились к Блисс, которую Тревиз нашел в небольшом здании, выделенном им в качестве временного жилья. Фоллом находилась во второй комнате. По словам Блисс, она испытала огромное облегчение, оставшись одна, и сейчас пыталась поспать.

Пилорат взглянул на дверной проем в стене и неуверенно сказал:

– Здесь так мало уединения… Можем ли мы говорить открыто?

– Уверяю вас, – сказал Тревиз, – как только мы повесим на дверь брезентовый занавес, нас не будут беспокоить. Занавес сделает дверь непроницаемой в силу социальной привычки.

Пилорат посмотрел на высокие, открытые окна.

– Нас могут подслушать.

– Просто не нужно кричать. Альфанцы не подслушивают. Даже стоя у окон во время завтрака, они оставались на порядочном расстоянии.

Блисс улыбнулась.

– Вы так много узнали об альфанских обычаях за время проведенное с маленькой Хироко, и так уверились в их уважении уединения… Что случилось?

– Если вы заметили, что мое настроение изменилось к лучшему и догадываетесь о причине, я могу только попросить вас оставить мой разум в покое, – сказал Тревиз.

– Вы очень хорошо знаете, что Гея не касается вашего разума, если вашей жизни не угрожает опасность, и знаете, почему. Однако, у меня нет ментальной слепоты, и я могу чувствовать, что происходит в километре от меня. Это вошло у вас в привычку во время космических вояжей, мой друг-эротоман?

– Эротоман? Бросьте, Блисс. Дважды за все путешествие. Дважды!

– Мы были только на двух мирах, где имелись женщины. Два из двух, и на каждую вы имели всего несколько часов.

– Вы отлично знаете, что на Компореллоне у меня не было выбора.

– Действительно, я помню, как она выглядела. – На несколько секунд Блисс зашлась смехом, потом сказала: – Однако, не думаю, чтобы Хироко своей мощной хваткой захватила вас или непреодолимой волей подействовала на ваше раболепствующее тело.

– Разумеется, нет. Я был волен в своих поступках. Однако, предложила она, а не я.

– Это случается с вами каждый раз, Голан? – спросил Пилорат с едва уловимой дрожью зависти в голосе.

– Должно быть, да, Пил, – сказала Блисс. – Женщины бессильны против него.

– Хотел бы я, чтобы было так, – вздохнул Тревиз. – Но увы. И я рад этому… Есть другие дела, которые мне нужно сделать в своей жизни. Однако в данном случае это Я был неотразим. В конце концов, мы первые люди с другого мира, которых видит Хироко, а возможно, и все прочие, живущие сейчас на Альфе. Я сделал такой вывод из ее случайного замечания, что ее возбуждает мысль, будто я могу отличаться от альфанцев и анатомически, и своей техникой. Бедняжка! Боюсь, ее постигло разочарование.

– О? – сказала Блисс. – Вы были таким?