Основания русской истории
Шрифт:
Насколько имеющиеся факты способны помочь в определении времени такой переработки? Для этого, как мне представляется, необходимо еще раз сопоставить имеющийся в нашем распоряжении текст «Слова о полку Игореве» с текстом рассказа о походе 1185г., потому что только знакомство с поэмой могло подвигнуть книжника второй половины XIV в. на «исправление» и обновление именно этого, а не какого-либо иного текста. И здесь исследователя ожидает неожиданность, позволяющая предположить, что в руках древнерусского книжника был иной, чем известный нам теперь текст «Слова о полку Игореве», поскольку иначе невозможно объяснить полное отсутствие в рассказе Ипатьевской летописи гидронима "Дон", который в Мусин-Пушкинском списке «Слова…» является чуть ли не господствующей смысловой и фонетической доминантой. Все устремление Игоря в известном нам тексте «Слова…» направлено на Дон, и туда же, на Дон,
Причин тому может быть две: дефектность списка, что касается только объема, но не основной идеи, поскольку указанные темы пронизывают всё повествование о походе и битве в поэме
50 Бегунов Ю.К. Об исторической основе…, с. 489.
51 Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982, с. 14 и 18.
52 Бегунов Ю.К. Об исторической основе…, с. 501 со ссылкой на В.И.Буганова о том, что «следов разрядных росписей летописи почти не сохранили, исключение, возможно, представляет «уряд» полков перед Куликовской битвой» (Буганов В.И. Разрядные книги последней четверти XV -начала XVII в. М., 1962, с. 107).
ДАТИРУЮЩИЕ РЕАЛИИ РАССКАЗА О ПОХОДЕ 1185 г_
481
вплоть до «истопоша» и «Каялы», внесенных в рассказ, или же иной состав самой поэмы, о чем я не раз писал, полагая, что свое патриотическое звучание «Слово…» получило только после 1380 г., будучи переработано в соответствии с требованиями времени после победы русских князей на Куликовом поле и «маркировано упоминанием Дона»53. Первую из предложенных причин следует сразу же исключить, как несостоятельную, тогда как вторая может стать единственно продуктивной гипотезой, открывающей возможности дальнейшего изучения судьбы текста «Слова…» в ХIV-ХV вв. вместе с изучением места и времени возможного появления протографа Ипатьевского списка, основывая его на исследовании бумаги, чернил, почерков, лексики и палеографии других памятников письменности этого периода.
Полагаю бесполезным сейчас гадать о времени и путях прихода в Московское государство из Литвы (Волыни, Киева и др.) как списка архетипа Ипатьевской летописи, так и его «встречи» со списком «Слова…», ввиду оживленных культурных и политических сношений в XIV и в начале XV в. России с территорией будущей Украины. Однако памятуя, что fata libelli оборачивается historiam libelli, я полагаю, что систематические поиски в указанных направлениях (филигранографические, графологические, лексикографические и текстологические наблюдения над рукописями XIV - начала XV вв.) могут принести свои плоды и в отношении взаимодействия «Слова…» с Ипатьевским списком летописи54, тем более, что изложенные выше наблюдения
53 «Сейчас мы можем утверждать, что и само «Слово…» в конце XIV или в первой половине XV века под влиянием победы на Дону было соответственным образом переработано и уже в таком виде дошло до нас, будучи маркировано упоминанием Дона как ориентира не поражения, а триумфа и победы. Отсюда - «Дон ти, княже, кличет, зовет князи на победу!» (Никитин АЛ. Слово о полку Игореве. Тексты. События. Люди. М., 1998, с. 125). Другим бесспорным свидетельством позднейшей переработки в Ипатьевской летописи рассказа о походе 1185г. Игоря Святославича может служить замена описания солнечного затмения 1 мая 1185 г., находившегося в общем архетипе Ипатьевской и Лаврентьевской летописей и сохранившегося в списках Лаврентьевском, Радзивиловском и Переславля Суздальского «бы(сть) знаменье вь солнци, и морочно бысть велми, яко и звезды видети человекомъ въочью яко зелено бяше, и в солнци оучинися яко месяць, из рогъ его яко угль жаровъ исхохаше» [Л., 396], которое в Ипатьевском оказалось заменено на «виде солнце, стояще яко месяць» [Ип., 638].
54 Еще одной любопытной параллелью к фразеологии «Слова…» и летописи под 6706/1198 г. является синтагма «в Кыеве на Горах» («родися дщи у Ростислава
482____________________
над текстом ее протографа позволили сузить отрезок времени в котором мог осуществиться такой контакт, с двух с половиной веков до полувека. В свою очередь, эти наблюдения позволяют сформировать новый взгляд на время появления памятников так называемого «Куликовского цикла», в первую очередь «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище», чья текстуальная зависимость от «Слова…» и Ипатьевской летописи неизменно подчеркивалась всеми их исследователями.
бысть в Кыеве на Горах» [Ип., 708]), отмеченная еще А.И.Лященко (Лященко А.И. Этюды о «Слове о полку Игореве». // ИОРЯС, XXXI. Л., 1926, с. 151).
483
(О некоторых "тюркских этнонимах"
Ипатьевской летописи)
Начиная с 40-х гг. прошлого века, когда была опубликована Ипатьевская летопись, сохранившая в своем составе корпус сведений Киевской (иначе - южно-русской) летописи XII в., внимание отечественных историков, а затем и тюркологов, было привлечено неизвестными ранее названиями тюркских народностей, состоявших, как можно было понять из текста, на службе у киевских и черниговских князей. Кроме уже известных по Лаврентьевскому списку торков и берендеев, носивших в середине XII столетия обобщающее имя «черных клобуков» («каракалпак»), Ипатьевская летопись называла «коуев/ковуев» и «каепичей», участвовавших в походах русских князей на половцев. Если о «каепичах» практически ничего больше не было известно, поскольку они упоминались только один раз под 6668/1160 г., то «коуи/ковуи» вызывали особенный интерес к себе тем обстоятельством, что они фигурировали в рассказе о походе новгород-северского князя 1185 г. как «черниговская помочь», т.е. состояли на службе у Ярослава Всеволодовича, и своим бегством с поля боя предопределили захват Игоря в плен и поражение его отряда.
"Каепичи", "коуи/ковуи" и "турпеи" за полтора столетия изучения «Слова о полку Игореве», русского летописания, филологических и археологических исследований прочно вошли в международный научный обиход и справочную литературу в качестве тюркских этнонимов1. «Коуи, - писала С.А.Плетнева,
1 См.: Расовский Д.А. О роли Черных Клобуков в истории Древней Руси. // SK, t.I. Praha, 1927, S. 93-109; он же. Половцы. // SK, t. VII. Praha, 1935, S. 245-262; t. VIII, Praha, 1936, S. 161-182; t. IX, Praha, 1937, S. 71-85; t. X, Praha, 1938, S.155-178; t. XI, Praha, 1939, s.95-128; Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. М., 1966; Менгес К.Г. Восточные элементы в «Слове о полку Игореве». Л., 1979; Баскаков Н.А.. Тюркская лексика в «Слове о полку Игореве». М., 1985; Плетне-
484____________________
подводя итоги многолетней работы, - четвертое по величине (и значимости) этническое соединение, входившее в союз черных клобуков. Местоположение их веж и пастбищ в 50-70-е годы XII в. устанавливается только косвенно. Дело в том, что они постоянно выступают вместе с торками, берендеями и печенегами в составе черных клобуков. Поскольку этот союз образовался и локализовался на территории Поросъя, то логично предположить, что коуи жили там же, где и остальные этнические группировки этого союза. Однако под 1185 г. летописец неоднократно упоминает2 особую группу этого этноса, названную им «коуи черниговские». Следовательно, помимо Поросъя, коуи раскинули в то десятилетие свои вежи и пастбища и в Черниговском княжестве: на его границах и, возможно, даже частично в окрестностях самого Чернигова - по широкой деснинской пойме»3.