Основной конкурс (5 конкурс)
Шрифт:
«Всю жизнь отравила, а последний бокал – в особенности».
Гертруда замерла.
– Гнусная ложь! – закричала она на весь дом. – Как ты посмел?!
В сердцах она плюнула в портрет. Тем временем маркер вывел:
«Не прогонишь святошу, я все расскажу Лили!»
Бабушка задумалась, в отличие от мужа, дочь вполне могла и поверить вредному старикашке. А маркер всё писал и писал:
«Уговори Стивена и Лили отпустить Грейси в Лондон. Он уже вырос и может сам принимать решения. Сделаешь – уйдём и мы».
– Обещаешь? – хрипло спросила
«Жизнью клянусь».
Гертруда скептически хмыкнула. С одной стороны, хотелось избавиться от прошлого, с другой, она слишком хорошо знала покойного Арчибальда.
– Уговорил! – решилась она. – Но смотри, если обманешь – встретишься со священником!
Висевший перед ней в воздухе маркер, упав, щёлкнул о паркет и откатился к роялю. Бабушка стояла молча, отпустив руки и глядя куда-то сквозь стену.
– Эй. Ты сильно злишься? – внезапно тихо спросила она.
Вначале маркер долго лежал на паркете неподвижно, а потом взмыл в воздух, и слегка опустился. Словно пожал плечами. Мол, что уж теперь!..
Гертруда снова взялась за тряпку и с тяжким вздохом принялась за уборку. Непрошенные воспоминания вились вокруг нее, в точности как надоедливая мошкара.
Тем не менее, в глубине души она была довольна и отправила назад явившегося священника, сославшись на улучшившееся самочувствие.
Вечером того же дня Грейси с ликующим криком ворвался в свою комнату:
– Мне разрешили ехать в Лондон! Я стану музыкантом! Как вы этого добились? – запыхавшись, выпалил он.
«Шантажом и подкупом, конечно. А.».
Грейси рассмеялся, потянулся было за гитарой, но рука его замерла на полпути.
– Эй, а как же вы? Вы ведь поедете со мной, друзья?
«Без тел мы не можем отлучиться далеко от дома»
– То есть, – задумчиво произнёс Грейси, - проблема только в телах?..
Полгода спустя двое торговцев из деревни Фиш-Хиллтон, рядом с которой стоял особняк Джонсов, поехали по делам в Лондон. Дела завершились отлично, вот только напоследок один эпизод на вокзале оставил в их душах неприятный осадок. Это была афиша концерта, грубо намалеванная на черном фоне красной, белой и зеленой красками. Большая надпись «Некрозомбикон» и три мрачные фигуры на сцене: невысокий вокалист с выбеленным лицом, клавишница, раскрашенная под зомби и зеленоватого цвета пират, перебиравший рукой в костяной перчатке струны арфы.
Приятели, не сговариваясь, остановились перед афишей и долго ее разглядывали.
– Забавно, - наконец произнес один из них. – Эта девчонка за пианино – вылитая Рози Вейз, что померла полгода назад.
– Угу, - откликнулся второй. – А мужик с арфой похож на старого Хэмфри, который тоже помер.
– Бывают же совпадения!
– --
Я сожгу этот мир в пламени моей ненависти
Егор проснулся и, не вставая с постели, попытался определить,
– Блинчики, - он улыбнулся. Егор любил блинчики.
На крышу дома шлёпнулась дохлая птица. По его окном всегда было много дохлятины. В особенности – голубей. Старик убирал мёртвые тела дважды в день, но, случалось, не замечал тех, что упали в малину или крыжовник, и тогда они начинали вонять.
Егор вскочил с кровати, натянул шорты, футболку и спустился вниз, где мама, с испачканными в тесте руками, жарила ему блинчики.
– Доброе утро! – Егор залез на стул и пододвинул к себе тарелку. – Я включу телевизор?
– Только ненадолго. С мёдом будешь или со сгущенкой?
– Со сгущёнкой. – Егор, щелкая каналами, нашёл Губку Боба. – Или с вареньем.
– Варенья нет, - мама посмотрела на дергающихся в экране мультяшек. – Что за чушь ты смотришь? Включи новости.
– Мам…
– Включи новости. Ты же знаешь, что должен смотреть новости, а не эту белиберду.
– Ну маам… ну можно я…
– Новости, Егор. Или выключай телевизор.
Егор взял пульт и переключил на новостной канал. Диктор говорил про какую-то очередную страну, в которой кто-то в очередной раз в кого-то стрелял.
– Когда я вырасту, - сказал Егор негромко, - Я сожгу весь этот мир.
Мама улыбнулась и поцеловала его в лоб.
– Вот и умница. А пока кушай блинчики.
– Их крики, - сказал Егор, выдавливая из пакета сгущёнку, - будут слышны даже на небесах.
– Это прекрасно, милый! Кушай.
– И Господь, услышав эти крики, заплачет.
Блинчики были замечательными. Солнце поднималось всё выше, через открытую дверь с натянутой на ней москитной сеткой просачивался слабый ветерок. На ступеньки рядом с дверью опустилась какая-то птичка, поводила головой – и снова взлетела в небо. Егор проводил её взглядом.
– А ещё, - сказал Егор, - я убью всех тварей земных.
– Не говори с набитым ртом, - сказала мама. – Вначале прожуй.
Егор прожевал.
– Я убью всех тварей земных, - повторил он. – Кроме собак.
Мама посмотрела на него.
– Милый, ты же знаешь – собак ты тоже сожжёшь в пламени своей ненависти.
– Не хочу жечь собак, - пробурчал Егор. – В фильме у мальчика ротвейлеры были. Почему мне нельзя ротвейлера?
– Потому что у твоей сестры аллергия, - мама положила чашку в раковину и включила воду. – Ни кошек, ни собак – ничего, что бегает по дому и шерсть везде разбрасывает.
– Тогда и папа пусть не приходит, - вырвалось у Егора.
Мама обернулась к нему. На сковороде шипели блинчики.
– Такие шутки в этом доме неуместны, юноша. Твой отец столько тебе дал – и хоть бы капля благодарности в ответ.
По крыше мягко застучали мёртвые птицы. Егор возил куском блинчика по сгущёнке.
– Прекрати это, - сказала мама. – Игорь и так всё утро их убирал.
– Я хочу собаку. Как Хатико.
– Я же сказала – нет. Твоя сестра…
Егор отодвинул от себя тарелку.