Особо опасен

Ле Карре Джон

— Это их работа, — заметила Аннабель. — Они обходят весь турецкий квартал. У них это называется «программа помощи».

— Сначала они расспрашивали меня про исламский спортклуб, куда ходит мой сын, а затем заговорили про свадьбу моей дочери в Турции в следующем месяце. Вы уверены, спрашивают, что сможете вернуться потом назад в Германию? Конечно, говорю! А они: не забывайте, что вы получили вид на жительство в Германии по гуманитарной линии. А я им: с тех пор уже двадцать лет прошло!

— Лейла, вы зря расстраиваетесь, — решительно вмешалась Аннабель. — Это совершенно законная операция с целью отделить честных мусульман от отдельных негодяев, вот и все. Так что успокойтесь.

Мальчик–певчий

позволил себе немного апломба? Так, по крайней мере, показалось Брю.

— Сейчас я вас рассмешу. — Лицо Мелика, обращенное к гостю, оставалось совершенно серьезным. — Вы хотите ему помочь, поэтому вам следует быть в курсе. Он не похож на мусульман, которых я знаю. Пусть он верующий, но его мысли — это не мысли мусульманина, и его поступки — это не поступки мусульманина.

Мать огрызнулась на него по–турецки, но его это не остановило.

— Когда он заболел, я уложил его в свою кровать. Он медленно выздоравливал, а я читал ему суры из Корана. Это книга моего отца. На турецком. В какой–то момент он захотел почитать сам. Я, говорит, достаточно знаю язык, чтобы понять святые слова. Я иду к столику, где у меня лежит раскрытый Коран, произношу «бисмиллях»,[9] как учил меня отец, наклоняюсь к книге, чтобы поцеловать страницы, но не целую, этому тоже учил меня отец, просто прикасаюсь лбом и передаю книгу ему. Вот, говорю, Исса. Это отцовский Коран. Вообще–то читать его в постели не полагается, но так как ты болен, тебе, я думаю, простительно. Через час я захожу к нему, и где, вы думаете, она лежит? На полу. Отцовский Коран лежит на полу! Для любого благочестивого мусульманина — об отце я уже не говорю — это немыслимо! Ладно, думаю. Не возмущайся. Он так слаб, что книга выпала из его рук. Я его прощаю. Мы должны быть великодушными. Но когда я на него прикрикнул, он спокойно поднял Коран с пола — одной рукой, заметьте, не двумя — и отдал мне, как будто это… — Мелик не сразу подыскал сравнение, — как будто это была обычная книжка из магазина! Кто мог так поступить? Никто! Ни один чеченец, или турок, или араб… то есть он, конечно, мне брат, я его люблю, он настоящий герой и все такое, но… На полу. Одной рукой. Без благословения. Без всяких слов.

Терпение Лейлы кончилось.

— Кто ты такой, Мелик, чтобы порочить своего брата? — набросилась она на сына по–немецки, чтобы гости поняли. — Ты, который по ночам слушает в своей комнате мерзкий немецкий рэп! Интересно, что на это сказал бы твой отец?

Тут Брю услышал со стороны прихожей, как кто–то осторожно спускается по шаткой лестнице.

— А еще он стащил фотокарточку моей сестры и держит ее у себя на чердаке, — гнул свое Мелик. — Стащил, и все дела. Если бы такое случилось при отце, не знаю, что бы я с ним сделал. Да, он теперь мой брат, но он со странностями.

Голос мальчика–певчего решительно пресек их спор.

— Вы сегодня, Лейла, совсем забросили свою выпечку, — сказала Аннабель Рихтер, многозначительно глядя на матированный экран, отделявший гостиную от кухни.

— Это они виноваты.

— Может, вам все–таки стоит начать? — спокойно заметила ей Аннабель. — Пусть ваши соседи знают, что вам нечего скрывать. — Она перевела взгляд на Мелика, переместившегося к боковому окну. — Это правильно, что вы поглядываете по сторонам. Продолжайте наблюдение. Кто бы ни позвонил в дверь, впускать никого нельзя. Скажите, что у вас переговоры со спортивными спонсорами. Хорошо?

— Хорошо.

— Если снова заявятся полицейские, пусть приходят в другой раз или говорят со мной.

— И чеченец он не настоящий, — буркнул Мелик. — Он только притворяется чеченцем.

#

Дверь приоткрылась, и в комнату неуверенно протиснулся силуэт ростом

с Мелика, только вдвое худее. Брю встал с надетой на лицо улыбкой банкира и доброжелательно протянутой рукой банкира. Краем глаза он увидел, что Аннабель тоже встала, но не двигается.

— Исса, это тот господин, с которым ты желал встретиться, — произнесла она на правильном русском. — Он не самозванец, можешь не сомневаться. Сюда он пришел ради тебя и по твоей просьбе, о чем никто не знает. Он говорит по–русски и задаст тебе несколько важных вопросов. Мы все должны быть ему благодарны, и я не сомневаюсь, что ты, ради себя самого и ради Лейлы с Меликом, сделаешь все от тебя зависящее, чтобы этот разговор был продуктивен. Я буду слушать и при необходимости защищать твои интересы.

Исса вышел на середину золотого ковра, руки по швам, весь в ожидании дальнейших указаний. Не дождавшись их, он поднял глаза и, прижав правую руку к сердцу, устремил на Брю восхищенный взгляд.

— Благодарю вас, сэр, со всем почтением, — забормотал он, и губы, словно помимо его воли, растянулись в улыбку. — Вы оказали мне большую честь, сэр. Меня заверили, что вы прекрасный человек. И я это вижу по вашему лицу и вашему безукоризненному виду. У вас, наверно, великолепный лимузин?

— Вообще–то «мерседес».

То ли из соображений этикета, то ли ощущая себя так более защищенным, Исса надел черное пальто и перекинул через плечо седельную сумку. Он побрился. После двух недель Лейлиного ухода впавшие щеки разгладились, и сейчас, в глазах Брю, он был похож на херувима. И этого ангелочка пытали? На мгновение Брю поставил все под сомнение. Лучезарная улыбка, искусственная, напыщенная речь, деланная непринужденность — классический шулерский набор. Но когда они уселись друг напротив друга, он разглядел, что лоб ангела в испарине, а опустив глаза, увидел, что тот положил на стол руки так, словно ждет, что сейчас на них наденут наручники. Еще он заметил на запястье золотой браслет с болтающимся миниатюрным Кораном–талисманом, и тогда он понял, что перед ним сидит изломанное существо.

Но он ничем не выдал своих эмоций. Должен ли он испытывать свою неполноценность только потому, что кто–то прошел через пытки? И воздерживаться от суждений по этой же причине? Принципы есть принципы.

— Добро пожаловать в Гамбург, — начал он со всей возможной доброжелательностью на своем хорошем, выверенном русском, странным образом похожем на русский язык Иссы. — Как я понимаю, у нас мало времени. Значит, нам следует быть краткими, но при этом эффективными. Я могу называть вас Иссой?

— Да, сэр. — За улыбкой последовал быстрый взгляд на Мелика у окна, и тут же он опустил глаза, избегая смотреть на Аннабель, которая села в дальнем углу комнаты, к ним боком, целомудренно прикрыв колени официальным досье.

— А вы ко мне никак не обращайтесь, — сказал Брю. — Договорились?

— Да, сэр, — с готовностью откликнулся Исса. — Все ваши желания будут исполнены! Вы позволите мне сделать заявление?

— Разумеется.

— Оно будет кратким!

— Прошу вас.

— Единственное мое желание — это стать студентом–медиком. Я желаю жить по закону и помогать человечеству во славу Аллаха.

— Что ж, это весьма похвально, и мы наверняка к этому еще вернемся, — сказал Брю и в подтверждение своих деловых намерений достал блокнот в кожаном переплете из одного внутреннего кармана и золотую шариковую ручку из другого. — А пока давайте уточним несколько базовых фактов, если не возражаете. Начнем с вашего полного имени.

Однако Исса явно ждал от него чего–то иного.

— Сэр!

— Да, Исса?

— Вы читали труды великого французского мыслителя Жан–Поля Сартра?

— Боюсь, что нет.