Особое мнение (Сборник)
Шрифт:
— А все-таки приятно мы тут пожили, — констатировал Макс, успевший уже покончить с куриным сандвичем и перейти к эгногу [10] . Но скинуть со своих плеч тяжелую обязанность принимать ответственные решения было еще приятнее; он глубоко, с облегчением вздохнул и откинулся на высокую гору подушек.
«А с другой стороны, — думал он, — мне вроде как нравилось принимать решения. В смысле, что это вроде как… — ему потребовалось большое усилие, чтобы поймать ускользающую мысль, — вроде как совсем по-другому, чем сидеть в резерве или на пособии. В этом было что-то такое… Удовлетворение, —
Прошли какие-то минуты, а Максу уже недоставало этого чувства, ему казалось, что из него словно что-то вынули, словно все окружающее стало вдруг бессмысленным, ненужным.
— Леон, — сказал он, — а я совсем не отказался бы побыть президентом еще месяц. Мне нравилась эта работа. Ты понимаешь, о чем я?
— Да, — пробубнил Леон, — пожалуй, понимаю.
— Ничего ты не понимаешь, — отрезал Макс.
— Я стараюсь, Макс, — обиделся Леон. — Честно.
— Не надо было мне давать им волю, — горько посетовал Макс. — Позволять, чтобы эти инженеры-шминженеры латали своего драгоценного Юницефалона. Нужно было притормозить этот проект хотя бы на время. На полгода там или больше.
— Да что там теперь говорить, — вздохнул Леон. — Поздно, раньше надо было.
«А поздно ли? — спросил у себя Макс. — Ведь с этим Юницефалоном 40-Д всегда может что-нибудь случиться. Несчастный случай».
Он обдумывал эту идею, параллельно вгрызаясь в обширный кусок яблочного пирога, покрытый толстым ломтем сыра. Если считать знакомых, способных устроить подобную штуку — и не раз доказавших свое умение на практике, — так это и пальцев не хватит…
«Серьезная, почти неустранимая поломка, — думал он. — Как-нибудь ночью, когда все уже спят, и во всем Белом доме бодрствуем только мы — он и я. Пришельцы сумели, а мы что, глупее?»
— Ты смотри, Джим-Джем Брискин снова в эфире! — воскликнул Леон, указывая на телевизор. И правда, там ослепительно сверкал знаменитый, до боли знакомый рыжий парик, и Брискин выдавал нечто до колик смешное, а в то же время и глубокомысленное, нечто такое, что заставляет задуматься. — Ну, вообще, — сказал Леон. — Он же там насчет ФБР прикалывается, и это теперь, после всего этого. Этот мужик, он вообще ничего не боится.
— Отстань, — отмахнулся Макс. — Я думаю.
Он подошел к телевизору и выкрутил звук до упора. Мысли у Макса были очень серьезные, и он не хотел, чтобы что-то его отвлекало.
1963
Перевод М.Пчелинцева
Что же нам делать с Рэгландом Парком?
(What'll We Do with Ragland Park?)
Себастьян Ада сидел в своем поместье близ городишка Джон Дей, Орегон, и, глядя в экран телевизора, сосредоточенно обкусывал кисть винограда. Виноград, кстати, доставили в Орегон нелегальным самолетом, прямиком с одной из принадлежавших Себастьяну ферм в Сономе, штат Калифорния. Он сплюнул косточки в камин напротив, лениво прислушиваясь к бормотанию диктора на канале КУЛЬТУРА: тот вещал о портретных бюстах работы скульпторов двадцатого века.
Эх,
Но проблема заключалась в том, что на данный момент обществом управлял дебил — правда, весьма хваткий дебил, этого не отнимешь. В смысле, дебил — президент Максимилиан Фишер. И он с Джимом Брискиным не на шутку поцапался. Причем до такой степени, что президент упрятал знаменитого комика в тюрьму. И в результате Джим-Джем больше не выступал на коммерческом телевидении всех трех обитаемых планет. И на КУЛЬТУРЕ тоже не выступал. И не мог выступить. А вот Макс Фишер продолжал сидеть в своем президентском кресле и чувствовал себя замечательно.
А если вытащить Джим-Джема из тюрьмы? Тогда, подумал Ада, он из благодарности перейдет ко мне. Уйдет от своих спонсоров пива «Рейнландер» и «Калбест электроникс» на мои телеканалы. В конце концов, они же не сумели его освободить, несмотря на всякие подковерные интриги. А все почему? Потому что у них нет силы и знания. А у меня — есть.
В гостиную зашла одна из жен Ады, Тельма, встала за креслом и тоже уставилась в экран.
— Пожалуйста, не стой там, а? — вежливо попросил ее Ада. — Мне неприятно, когда со спины подходят. Я хочу видеть лицо человека, когда с ним разговариваю.
И он извернулся в кресле, чтобы посмотреть на нее.
— Лис пришел. Снова, — сообщила Тельма. — Я его видела. Он еще злобно так посмотрел на меня.
И она весело рассмеялась.
— Он такой свирепый и бегает с таким независимым видом! Прямо как ты, Себ. Эх, надо бы фильмчик про него снять.
— Так. Я вытащу из тюрьмы Джим-Джема Брискина.
Ада сказал это вслух. Он принял решение.
И набрал номер программного директора КУЛЬТУРЫ, Ната Камински. Тот сидел на Кулоне, спутнике-передатчике на земной орбите.
— Ровно через час, — приказал Ада, — все наши каналы должны начать кампанию за освобождение Джим-Джема Брискина из тюрьмы. Он не предатель, что бы там ни говорил президент Фишер. Напротив, это его конституционные права нарушены. Свобода слова в опасности! С ним поступили незаконно! Понял? Показывайте про него сюжеты, в общем, всячески рекламируйте.
И он положил трубку, а потом набрал номер своего адвоката, Арта Хевисайда.
Тельма сказала:
— Я пошла на улицу, животных покормлю.
— Давай, — разрешил Ада, раскуривая «Абдуллу», турецкую папиросу британского производства. Ему такие очень нравились. — Арт? — сказал он в трубку. — Начинай работать над делом Джим-Джема Брискина. Надо его вытащить из тюрьмы.
Юрист запротестовал:
— Себ, ты что? Да за нами после такого Фишер с ФБР будут всю жизнь гоняться! Тебе оно надо?
Ада невозмутимо ответил:
— Брискин мне нужен. КУЛЬТУРА стала слишком пафосной и помпезной — ты только посмотри, что сейчас на экране творится. Образовательные программы, программы по искусству — им нужен ведущий, причем заметный, с чувством юмора. Короче, нам нужен Джим-Джем.