Особый случай
Шрифт:
Вот с подарками было сложно. Игрушки – нельзя ни под каким соусом. Негигиенично. Устраивалось небольшое представление с куплетом песни у каждой кроватки и вручения праздничного набора из мандаринов и конфет, которые тут же разворачивались, очищались и скармливались. Как блестели глаза малышей! Столько внимания – каждому, персонально. Стены тоже были украшены – по-особому разрешению заведующей на них развесили большого формата иллюстрации из главных детских сказок, приобретенные матерью Павлика в книжном магазине.
Праздник получился. Конечно, хотелось верить, что найдутся родители – свои или приёмные. Что всё будет хорошо. Как важно, чтобы до этих благих перемен в жизни,
А в то, что выздоровление возможно – верилось, иначе зачем эта четкая организованность лечения, строгий режим, чистота, порядок, хороший уход, даже эти особенные стены с долгой историей благотворительности, домашнего уюта, особой сердечной заботы основательницы бывшего приюта.
Пришёл февраль. Мать Павлика шла к дому, замедляя шаг. Огромные хлопья плавно кружились в воздухе, иногда касались щёк, повисали на ресницах, словно медлили с падением на землю. Пока снежинка кружится в воздухе – она единственная и неповторимая, особенная. Как же ей не желать продлить это кружение? Снегопад, метель. Снежные крепости. А где-то, далеко в её детстве, подснежные ходы, потерянные рукавицы и обмороженные пальцы, стоящие колом у батареи лыжные штаны с начесом и лужицы под ними. Сладкое, с дрожью во всем теле от согревания, засыпание – в берлоге из ватного одеяла. Скоро-скоро они дождутся этого – с сыном вместе будут валяться в сугробах, делать фигуры на снегу, лепить снеговиков.
Родители Павлушки нашли комнату для отдельной от их родителей жизни, куда мечтали привезти первенца после выписки из больницы. Сделали своими руками ремонт. Ждали с возрастающим нетерпением дня, часа. А Павлушка не был в курсе всех сложностей взаимоотношений взрослых и проблем вне его больничной палаты. Жизнь шла своим чередом. У него был друг. Он здесь подрос. И уже не помнил – что было до больницы.
Вот и настал этот долгожданный момент. Молодой доктор, удивляясь, как быстро всё на мальчике зажило, без всяких последствий и рецидивов, задумчиво произнес: «Знаете, в мировой практике было несколько случаев слишком активной культуры для прививки в роддоме (Палочка Коха называется). Это, конечно, особый случай, исключение из правил. Но есть над чем подумать, ведь костный туберкулёз всегда считался осложнением открытой, запущенной формы туберкулёза лёгких. А тут – чистейшие легкие, и условия. У вас же нормальные условия дома? Я, впрочем, не сомневаюсь». Он улыбался, глядя Павлу в глаза: «Наследственность у тебя в порядке! Всё будет хорошо, Паш. Да ты сам всё знаешь». Через пять лет ежегодной флюорографии его, действительно, снимут с учета в районном диспансере.
Расставания как такового не было. Может быть, Сашка не пришел, чтобы не травить душу? А может, был на процедурах? Причины могли быть разными. Но, Павлику показалось на мгновение, что он увидел чью-то темноволосую голову в окне второго этажа. Палата Сашки выходила окнами на вход и дорожку, ведущую в сторону 2-го Муринского проспекта, по которой катила коляска с его маленьким дружком, катила прочь от болезни, уколов и лекарств, от казенного помещения, воплей мелкоты. Катила в другую, неведомую ему и, судя по началу, необыкновенную жизнь.
Сгладится острота пережитого, и мать не однажды будет порываться дойти до места бывшего семимесячного «заключения» сына. Принести хоть мешок конфет на Новый год. Через тридцать с лишним лет, по журналистской надобности, она окажется у храма Преображения Господня,
«Что ты, мать, не знаешь, что ли, что жизнь – это процесс?» – услышит она дома от сына Павла. И задумается. И правда, ведь, наша жизнь пронизана особым смыслом. Та самая жизнь, которая непостижима уму и неисправима человеческими усилиями, конечно же, является необычайным процессом. И так важно понять, что каждый день твоей жизни – особенный, и нужно принимать его как единственно возможную в этот момент данность. Трудно – борись, больно – терпи. А станет легче – радуйся. И будь благодарен за то, что не болит, что нашлись силы, что вовремя пришла помощь. И по утрам открывай своё сердце, как форточку для проветривания комнаты, навстречу новому дню, неожиданной встрече, старому другу, подаркам и испытаниям.
Просто любить
«Слава Богу – не война. Слава Богу…» – крутилось в голове у Анны с самого утра. Что это – строчка из песни? Или по телевизору прозвучало? Привязалась, как нарочно, в такой день – годовщину смерти мужа: «Ну и что, что не война? Какая мне разница?»
Анна глубоко задумалась: «Вот и воскресенье… не в радость». Вздохнула и начала прибираться в квартире, но тяжелые мысли не отпускали: «Сил нет, совсем старик из ума выжил… Господи, прости, но, разве это жизнь? – Сам не живет и другим не дает».
Но совесть не дала ей на этом успокоиться: «Знаю, что несправедлива к свекру! Сама весь этот год живу, будто в черной яме сижу. Не проникает ни один лучик света. Никого не вижу, ничего не слышу. Раньше говорила, что лучше бы я умерла… вместо мужа. Вот и на самом деле – ни жива ни мертва». Она машинально взглянула на свое отражение в зеркале и горько усмехнулась: «Всего-то год прошел, а кажется, целая вечность с тех пор, как я была счастлива. Так счастлива, что теперь это кажется неправдоподобным».
На работе очень тяжело стало. Я подсознательно жду, что вот-вот увижу Алешу – в коридоре, в соседней комнате, на его рабочем месте. Кругом сочувственные взгляды, недомолвки… Подруги, чтобы поделиться радостными событиями, выходят из комнаты. Последнее время некоторые намекают: «Сколько ж можно?» Надо искать другую работу. Новое место, где никто ничего не знает. И не узнает.
И не выскажет… На их с Алешей свадьбе услышала, как за ее спиной, где стояли подруги с работы, раздался чей-то шепот: «Слишком уж они счастливы. Никого кроме друг друга не видят. Не к добру это. Долго так не бывает!» Тут же забыла об этом и вспомнила только после похорон…