Останкино. Зона проклятых

Ульянов Артемий

Прохор поспешно закивал.

— Ну и добро. Сиди здесь, чтоб ни одна жива душа тебя не видела. Вразумил? — сказала она с легкой ухмылкой. Крестьянин снова закивал, продолжая благоговейно ощупывать свои ребра. — А я по воду схожу, — решительно закончила старуха, поднявшись. Через несколько секунду, держа в руках деревянную кадку, она скрылась в чаще.

Но Прошка не выполнил ее наставлений. Не со зла, но и не по глупости. Не выдержал того ошеломляющего чувства избранности, которое всецело поглощало его, когда он вновь и вновь ощупывал свои бока.

— Не

мне одному Господь чудо явил! Не мне одному… Понесу его людям, чтоб могущество Его и милосердие остальные узрели! Славить его стану, покуда дух не испущу! — ошалело бормотал он, не в силах оторвать рук от смертельных ран, которые теперь можно было принять за царапины. — Люди злые ее обидели, вот и не верит в род людской. Примут они меня! Примут, как чудо Божие. На руках понесут в Обитель, а там я и постриг приму. Господи, душу и тело мое Тебе вверяю! — радостно причитал Прохор, когда, не разбирая дороги, бежал по лесу в родную деревню. Он нес на своих ребрах след чуда, чтобы подарить веру и надежду всем тем, кто жил с ним бок о бок с самого его рождения.

Обет свой он сдержал. Славил Господа, пока не испустил дух. Да только долго славить не пришлось. Первые встречные обитатели Осташково перекрестились, после чего бросились наутек, истошными воплями созывая всех, кто был в селе. Когда толпа окружила его, держась на почтительном расстоянии и боязливо разглядывая, Прохор просиял. Он излучал тот свет, который способны излучать лишь люди, проникшиеся собственным высшим предназначением.

— Братья и сестры! Узрите чудо Божие, что было мне даровано! — надсадно выкрикнул Прошка, беспрерывно крестясь, и рухнул на колени. Сорвав с себя грязную окровавленную льняную рубаху, он задрал вверх руку, сложенную двоеперстно. Увидев его бледно-розовые шрамы на том месте, где еще два дня назад торчали освежеванные ребра, народ гулко охнул и попятился.

— Господь исцелил меня, чтоб веру вашу укрепить. Возрадуйся, люд православный. Христос, спаситель наш, явил Себя. Истинно вам говорю, Его святым чудом исцелен я. Веруйте, и души и плоть свою исцелите! — звенел голос пахаря, изредка срываясь. Из глаз его катились счастливые слезы, такие же чистые, как и его вера.

Селяне переглянулись.

— Чудо, братцы, — сказал кто-то неуверенно. По толпе пополз глухой шепоток, опоясывая Прохора по кругу.

— Чудо!!! — вдруг неистово завопил Прохор. — Жизнью клянусь! Чудо узрел, и вы веруйте!!!

Тем временем к толпе бежал староста. Тяжело сопя и отдуваясь, за ним поспевали трое дюжих молодцов с плетками в руках. Когда они были совсем рядом с гудящей толпой, звонкий детский голосок прорезал заполошный гам:

— Проша, Проша, ты живой! А тятя после вечери говорил, что ты помер! А ты живой, живой! — радостно заворковала пятилетняя Агафья, внучка покойной травницы, названная в честь своей бабушки-знахарки. — Тебя Боженька спас, потому что ты хороший… И катал меня на лошадке. А ты в лес к Боженьке ходил?

Толпа разом замолчала, отчего стало слышно натужное сопение подоспевшего старосты и его провожатых.

— Люди добрые! — раздался

визгливый юродивый фальцет. — Исцеление сие бесом смердит, коль он его из леса принес. Старуха его спасла, а ведь с дьяволом она путается.

Гул, исторгаемый собравшимися, зазвучал угрожающе.

— А исцеляет она вас, чтоб ослепить, — подхватил зычный голос старосты. — Ослепленный рогатого не увидает! И скверну от него примет. Примет, а там и душу потеряет. Только ей сего и надо, ведьме!

И вот уже заслышалось «да ведьма она, чтоб мне провалиться», «может, и не ведьма, а душу продала». Пахарь затравленно озирался, не веря своим ушам и пытаясь заглянуть в глаза селянам. А те, сомкнув ряды, стали потихоньку подступать к нему все ближе и ближе, затягивая кольцо, словно удавку на шее Прошкиного божественного исцеления. Чуя неладное, он вдруг увидел спасительное подтверждение своей правоты. Рывком схватив маленькую Агафью на руки, он высоко поднял ее, словно стяг истинной веры, и что было сил грозно возопил:

— Все слыхали, что она сказала! Все, все! Что я в лес к Господу ходил! Устами младенца глаголет истина! Чудом Господнем спа…

Но тут могучий бас перебил его, накрыв толпу страшным предостережением:

— Не ровен час, наведет на дитятку порчу окаянный Прошка.

— Коли он у старухи в лесу душу продал за исцеление, так и навести может, — вновь подхватил кто-то. Чья-то сильная рука ударила Прохора, держащего над собой девочку, под дых. Он охнул, согнулся и отпустил ребенка. Толпе оставалось сделать каких-то пару шагов, чтобы уткнуться в него. Крестя их, Прохор постарался закричать.

— Опомнитесь, православные! Спасшегося через чудо Божие без вины извести желаете! — взвыл он, с перепугу дав петуха. А потому призыв его и впрямь был похож на визг болотной нечисти.

Прохор не мог видеть вилы, которые кто-то принес в толпу, сжатую кольцом вокруг него. Он разглядел их, когда острия со смачным хрустом вонзились в руку, крестившую односельчан, многие из которых нянчились с ним, когда он был дитем. Прошка было попытался схватить их другой рукой, но тут же еще одни вилы воткнулись в ребра, и еще двое — в ноги.

— Помилосе-гхы-кхы-хкав-хкы, — гортанно забулькал Прошка горлом, из которого торчал серп. Замелькали орудия, призванные облагораживать почву ради сытой жизни и достатка.

На этот раз пахарь почти не страдал. Убили быстро. Что ж мучить-то… Все ж не чужой человек.

Стремительно признав Прохора колдуном и еретиком, решили по-христиански не хоронить, а просто спустить тело в топкое болото. Благо болот рядом с Осташковым было предостаточно.

И вот ведь что интересно. В толпе, убившей Прохора, было человек тридцать, не меньше. А слова, обвиняющие его и Пелагею в сговоре с дьяволом и в продаже души рогатому, произносили… всего-то четыре человека. Двое из них притащили вилы, один воткнул серп горемыке в горло, он же ударил его, чтобы отобрать Агафью. И кольцо толпа сжимала, потому что ее тихонечко подталкивали аккурат с четырех сторон. А выходит — всем миром порешили.