Останови часы в одиннадцать

Хен Юзеф

«Опять часы, — подумал Габлер. — Кажется, капитан будет доволен. Черт бы побрал это следствие. Мне нужны солидные мотивы преступления. Часы. И все-таки я должен как можно скорее сесть в машину и мчаться в Варшаву. По всей вероятности, этой девушке есть что рассказать. Даю голову на отсечение. Капитан прав, что боится за ее безопасность. Подлец, слишком часто он бывает прав».

— Вы мне чрезвычайно помогли! — сказал он искренне.

— Да? Мы очень рады, — ответил полковник сухо.

— Простите… простите, — отважилась наконец женщина, и было видно, что это дается ей с трудом. — Йоле что-нибудь… угрожает? Или Йоля что-то… что-то сделала? Нам было бы очень неприятно,

если бы она пошла по плохому пути. Это была исключительно одаренная девочка. И самолюбивая. Ее родители гордились бы ею. Я часто думаю о ее родителях, иметь такую дочь и никогда не увидеть, не порадоваться па нее — может ли быть судьба ужаснее? Ведь мы ее воспитывали, за деньги, правда, как говорит мой муж. — Всю жизнь она не могла простить своему мужу его сухости, не могла. И в других обстоятельствах тоже.

— Марта, — в голосе мужа прозвучало недовольство, — про такие вещи умный человек не спрашивает. Ну что тебе на это можно ответить? Ничего.

Поручник Габлер перевел взгляд с полковника на его жену. Он спешил, но женщина вызывала у него сочувствие, если не симпатию.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Даже если бы доктору Боярской грозила опасность, мы хотим наконец обеспечить ей покой. Ясно?

— Но такая жизнь, какая была у нее… такая жизнь всегда чревата опасностями. Неизвестно, что в ней таится. Этого никто из нас не знает. А люди — памятливы. Люди — не забывают.

«Ты права. И в первом случае и во втором. Поэтому-то я и должен спешить»

В машине он привел в порядок данные и факты, содержащиеся в сообщениях мужа и жены. Сделал записи.

— Я тебе говорил, что не пройдет и двух дней, как девушка будет, — объявил он капитану Корде с порога, — и вот она у нас.

— Ну твое счастье, — сухо ответил капитан. — Получено сообщение, что фамилия конюха Вавжона из имения Донэров — Ковалик. Его сына звали Ежи.

— Вернулся? Объявился после войны? — поинтересовался поручник.

— Нет.

— Живы родители?

— Нет. Но есть сестра и брат. У каждого свое хозяйство на Дольном Шлёнске.

— Послушай, та девчонка, доктор Боярская, должна что-то знать о твоих часах. Я так думаю.

— Я тоже так думаю, — повторил Корда в задумчивости. — Я тоже так думаю, Зигмунт. Но думать можно сколько угодно. И только одна десятая твоих мыслей оказывается правильной. К сожалению.

Глава XI

Он шел спокойным походным шагом и, как когда-то, по часам определял свою скорость. На влажном ноябрьском воздухе, у реки, он чувствовал себя хорошо. До того хорошо, что совсем забыл о цели путешествия. Легкие наполнялись кислородом, кожа на лице становилась эластичнее и свежее. Он решил чаще выходить за город не только летом или весною. Смеркалось, вечер в ноябре наступает внезапно, и он немного забеспокоился, но это в конце концов не имело никакого значения. Он прекрасно знал эту местность. Он ушел со службы в три, раньше освободиться не сумел. Можно было бы в воскресенье. Но в воскресенье днем перед тем, как выпал снег, над рекой гулял народ, большей частью молодежь. Старики пешком и на повозках тянулись в костелы. В будний день было лучше, тем более в сумерки. Лозняк над рекой медленно погружался во тьму, он перестал его видеть. Хотя большие кусты и деревья еще различал.

«Дойду до деревянного мостика, с которого ловил в этом году рыбу. И хватит. Там всегда глубоко».

Ему показалось, что метрах в пятидесяти впереди него что-то замаячило. Он свернул в лозняк, земля здесь была вязкая, вернулся, догадавшись, что эта тропинка к мостику не ведет.

«Следующая. Та шире. Более утоптанная, —

он спустился по небольшому откосу. Мостик выскочил из темноты внезапно. — Наконец. Два больших дуба. Сколько раз я бродил по лугам, очертания которых мог бы нарисовать пальцем в воздухе. Еще тогда… Как это было давно».

Бочкообразный свод моста загудел под ботинками. Он вышел на середину и оперся о старые, уже изрядно прогнившие перила. Он нашел их скорее руками, чем глазами. Под ним тихо плескалась река. Он не видел зеркала воды, но слышал, как она течет, живет.

Засунул руки в карман, нащупал парабеллум. Сжал пальцы на рукоятке. Было совсем непросто бросить его в воду. У него ничего не осталось от прошлых лет, кроме этого пистолета.

Последняя связь с прошлым. Он не позволил себе долго размышлять, громкий всплеск известил об успешном попадании. Он огляделся вокруг. Он был один между низким ноябрьским небом и землей. Совершенно один. Он осторожно сошел с мостика, раздвинул лозняк и вскарабкался па более твердое место. Прибавил шагу. Ботинки были тяжелые, на них налипла речная глина. Он шел быстрым шагом прямо на огни местечка.

«Если бы я постоял подольше и начал оплакивать себя и то, что было и чего не было, и что потом с течением времени кажется нам существовавшим, я бы не выбросил пистолет до утра».

С того момента, когда он решил жениться и стал прислушиваться к планам и мечтам Ирэны, он как-то незаметно, а вместе с тем совершенно реально избавился от своих навязчивых идей. Теперь он думал, что должен был казаться смешным всем людям, к которым приходил. Ирэна совершенно неожиданно стала для него спасением. Он начинал уже сомневаться, действительно ли хочет разговаривать с той девушкой, доктором Боярской. Что-то удерживало его от этой встречи. Вероятно, страх перед правдой. Сколько лет он руководствовался собственной правдой, удобной ему. Внезапно он почувствовал отвращение к каким-либо поправкам. Он боялся, что жизнь, которую он только что начал строить, может быть разрушена.

— Где ты ходишь? — послышался из кухни недовольный голос Ирэны.

— Я гулял. Сделал четыре километра за сорок пять минут. Неплохо, да?

— Сегодня сыро. От таких прогулок можно только получить грипп.

— Ты не права. Нет ничего лучше, чем влажный воздух. Я в этом убедился.

Он вымыл ботинки над ванной, под душем, и с них стекли потоки грязи. Ирэна остолбенела от ужаса.

— Что ты делаешь с ванной? Ботинки?

— Ванне ничего не будет, а ботинки потом пришлось бы выбросить, — сказал он невозмутимо.

— Ты ходил в поля?

— А как же? Я ведь тебе сказал, что сделал большой марш-бросок.

— У тебя не все дома, — сказала она безразлично.

— Это хорошо! — рассмеялся он. — Тот, у кого все дома, уже ни к чему не стремится. Ты хотела бы провести остаток жизни с таким?

— Нет.

— Вот видишь! Что ты жаришь?

— Утку.

— Да, да. Я чувствую. Долго еще?

— Долго.

— Не будь злюкой. Не ругай меня за ванну. Ты сидишь на кухне по меньшей мере два часа. Утка, по-моему, уже готова.

Он надел войлочные туфли и вошел в комнату. На столике под газетой лежала коробочка. Он остолбенел: боеприпасы.

«Как я мог их здесь оставить? — подумал он, — Я хотел забрать их вместе с парабеллумом. Это невозможно. За всю дорогу ни разу не вспомнить о коробке! Я рехнулся. — Ирэна что-то говорила ему из кухни. Он с трудом оторвал взгляд от коробки. — Видела? Если видела, спросит. Она ничего не может скрыть. А впрочем, зачем ей скрывать, что она видела патроны. Обыкновенный вопрос. В домах у людей еще много разных боеприпасов. В конце концов, была война».