Остановиться, оглянуться…
Шрифт:
В больничном парке было уже темновато. Мы начали действовать. Я ждал внизу со своим чемоданом, а Ира с сумкой курсировала вверх–вниз. Вид у нее был деловой и пристойный. Все–таки они чертовски хитроумный народ — женщины, каких в Москве миллион…
Какой–то толстый человек вышел из корпуса и остановился в дверях, светя белым халатом.
Чтобы не искушать судьбу, мы решили переждать. Ира села на скамейку рядом со мной и стала рассказывать про Юрку. Это было забавно — мне рассказывали про Юрку! Но потом стало интересно — то, что знала о Юрке она, я не знал.
Толстый
Мы С Ирой переправили наверх остатки багажа. Тряпки временно поместили в ординаторской, а утка так и остались в сумке.
Мой чемодан мы спрятали внизу, в зарослях, в неряшливых дебрях бузины — ее в парке было полным–полно.
Ужин в отделении кончился, наступило время книг, шашек и вечерних процедур.
Ира пошла искать Сашку, а я остался в ординаторской на случай возможных осложнений; если бы в столе вдруг обнаружилось сразу столько верхней одежды, решили бы, что готовится массовый побег из больницы. В этом случае мне пришлось бы много врать, и я уже готов был принять начальственный вид: обычно это действует безотказно, ибо начальство не врет, а просто имеет свои особые соображения.
Пришел Сашка и сказал, что надо обождать минут пятнадцать, пока не кончатся процедуры. Я ему сказал:
— А ты человек!
Он не понял:
— Почему?
— Вот из–за этой вечеринки.
Он ответил:
— А это хорошо и в медицинском отношении — психотерапия.
Пожалуй, у него было чувство юмора — вот только смеялся редко…
Час процедур кончился, отделение постепенно угомонилось, и мы потащили все наше хозяйство на третий этаж.
На лестнице выяснилось, что нас довольно много — какой–то малый, девушки… Сразу разглядеть их мне не удалось, потому что свет мы не зажгли из конспирации. Мы ступали осторожно, приглушенно смеясь, возбужденные темнотой и секретностью.
В этой темноте и суете я стал высматривать Нину с красивыми волосами и вдруг увидел ту девушку со светлой косой.
На какой–то момент меня охватило нелепое и радостное ощущение, что она и есть та самая Нина, хотя все было уж очень не так: и не слишком худенькая, и не двадцать два года, и не лежит ни в какой палате.
Лестничная площадка была кое–как освещена с улицы, и я быстро разглядел своих спутников.
Я узнал Нину по красивым волосам (она несла их, как пушистый шар) и по особой возбужденности именинницы. Я прикинул, кто муж и кто жена. Тогда остался единственный вариант: Сашина девочка.
Но я все–таки на что–то смутно надеялся до того момента, когда Сашка, ворочая большим ключом в неподатливой скважине, сказал мне:
— Ты, кстати, познакомься. Вот это Светлана, а это тот самый Георгий.
Мы познакомились, и я выполнил обязанность интеллигентного человека, сказав, что очень рад.
Сашка наконец открыл дверь, зажег свет, и мы все вошли.
Комната была не просторная и не тесная, обычный врачебный кабинет. Только в углу страшновато посверкивала бормашина. Зачем она здесь, я не понял, а у Сашки спрашивать не хотелось.
Мы беззвучно выдвинули стол на середину, кое–как разобрались в провизии и тряпках. Потом женщины
Мне было жаль выходить, жаль не видеть, как больничные девочки торопливо скинут свои халаты и длинные сиротские рубахи, как возбужденно и радостно будут разворачивать, надевать и оглаживать на себе легкое прозрачное белье и праздничные платья…
Но закон есть закон. Я отдал дань условности, которую не уважаю, и вместе со всеми курил в коридоре, пока за белой фанерной дверью происходил удивительный процесс превращения утки в лебедя.
Впрочем, не со всеми — Сашка не курил. Он отошел чуть в сторону от дыма, и я вдруг почувствовал к нему резкую неприязнь. За то, что не курит, за то, что в институте занимался бегом для общего развития, за то, как медленно ворочал ключом в скважине и возил ладонью по стене, ища выключатель…
Эта неприязнь была настолько несправедлива, что я заставил себя подойти к Сашке и что–нибудь сказать.
Я сказал:
— Старик, а зачем здесь бормашина? Он ответил:
— Тут в прошлом году зубной работал. Кабинет закрыли, а машина пока стоит. В принципе больница должна иметь зубного врача.
Я согласился:
— Иметь лучше, чем не иметь.
Я сказал так, потому что вспомнил песенку, слышанную года два назад на какой–то вечеринке. Песенка была забавная, я ее запомнил сразу:
Когда у вас нету дома,
Пожары вам не страшны,
И жена не уйдет к другому,
Когда у вас нет жены.
А ударник гремит басами,
А трубач выжимает медь…
Думайте сами, решайте сами:
Иметь иль не иметь?..
— Это конечно, — кивнул Сашка, — иметь лучше.
— А может, наоборот, — сказал я, и он недоуменно посмотрел на меня.
Нас впустили в комнату. Женщины уже были красивы, больничную униформу они загнали в самый дальний угол — там ее, как сказочный Кащей, охраняла бормашина.
Вернулся из коридора Юрка. Он уже надел мои брюки, надел мохнатый болгарский свитер, и мы малость поострили, какой он теперь шикарный сердцеед.
Я открывал бутылки, смотрел в окно на совсем уже темный больничный парк с островками корпусов, я знакомился с мужем, с женой, знакомился с Ниной и притом, как правило, смотрел ей в глаза — а в голове все вертелось, как пластинка с поврежденной бороздкой:
Иметь иль не иметь?..
Иметь иль не иметь?..
Иметь иль не иметь?..
Светлана помогала Ире накрывать на стол. Сашка о чем–то спросил ее, она обернулась и кивнула. Она держалась очень робко, все время молчала. Я просто представить себе не мог, что она станет делать, когда кончится вся эта спасительная застольная возня.