Остаться в живых…
Шрифт:
– Шутишь, наверное, – в голосе Кущенко звучала обида. – Откуда у бедного госслужащего деньги. Если бы не жена, давно бы по миру пошел, с сумой…
Пока что с сумками ходили исключительно к Владимиру Анатольевичу. Сумки были большие, «челночные», в сине-красный квадрат, заполненные по самый верх тугими банковскими упаковками. Вот с такой сумой Кущ вполне мог пойти по миру и осесть благополучно, где понравится. Это Губатый себе хорошо представлял. А представить Владимира Анатольевича с реальной сумой, сурком или обезьянкой, приносящей счастливый билетик – затруднялся.
– Значит все у жены?
– Отож…
– А
– Ага. Сирота я…
– Эх, надо было жениться! – сказал Пименов словив конец швартового, который ловко метнула ему Изотова. – Это я просчитался!
– Ну, – заметил резонно Кущ. – Жена – это тоже не только ценный мех… И просчитался ты, Пима, не только с женитьбой. Я ж не отстану. Не от жадности не отстану, от любопытства. Как это так? Во вверенной мне акватории…
– Да на здоровье! – проговорил Губатый с улыбкой, подавая Ельцову руку. – Нам то что? Чаще будем видеться! Не знаю, как ты, а я тебя всегда рад видеть!
Последнюю фразу бледнеющий на глазах Ельцов расслышал.
– И я рад! – провозгласил он, стараясь устоять на палубе на широко расставленных ногах, хотя качки, как таковой, не было. «Тайну» болтало чуть–чуть, и ветер, похоже, усиливаться не собирался. – Вовка! Как ты?
«Ну-ка, поворотись, сынку! Какой ты большой стал!» – подумалось Губатому. – «Прям – встреча на Эльбе! Интересно, что ему Ленка сказала?»
Он занайтовил «резинку» вторым тросом и подал Изотовой руку, но та взлетела на палубу едва коснувшись его ладони. Пименов посторонился, пропуская Ленку, а она, проходя мимо, ловкая, гибкая, в облепившей тело мокрой футболке, через ткань которой просвечивали темные круги сосков, ухватила его за пах, неожиданно сильно, но не больно. И подмигнула с улыбочкой.
Губатый невольно оглянулся, но Олег с Кущем все еще хлопали друг друга по плечам, выказывая бурную радость от нежданной встречи. Насколько Пименов мог вспомнить, в школе Ельцов с Вовочкой, будущим Владимиром Анатольевичем, дружбу не водили. А тут – поди ж ты!
– Я переоденусь, мальчики! – сказала Изотова.
И, мелькнув крепким задом, скрылась в каюте.
«И что Ельцов сказал Ленке?» – задал себе вопрос Леха, стараясь не встретиться с Олегом глазами. – «Интересно, что мужья говорят в таких случаях? Как тебе не стыдно? Или – как ты могла? Или – ты что, трахалась с этим животным? Ведь что-то говорят? Наверное, что-то обидное, злое. И в морду могут дать. И зарезать, не дай Бог, могут. И необязательно при этом любят изменщицу, скорее уж просто защищают свою территорию. Ну, не мог Кузя не видеть, как она уже неделю мне подставляется! Он слепой, глухой? Или влюблен в нее до беспамятства – так нет. И умысел, если это умысел, мне не понятен. Я понимаю, нашли мы что-то – вот тогда Ленкино самопожертвование имело бы смысл. Но мы ничего не нашли, и не найдем очевидно».
Братание закончилось.
– Вот, что, мужики, – заявил, расчувствовавшись, Кущ, – у меня два выходных! Чего им даром пропадать? Вот отосплюсь после патрулирования, возьму «Ласточку» и за пару часов буду у вас. Привезу жратвы, воды, забухать, у меня в салоне и телек есть. Посидим, отдохнем, поплаваем…
Он посмотрел на Губатого с насмешкой во взгляде.
– … поныряем, рыбку половим! Я для нас с тобой, Леша, пару телок привезу! Классные
«Ах, ты, сукин сын!» – подумал Пименов с легким оттенком восхищения. – «Вот, что значит опыт. Никаких тебе приглашений, никаких тебе неудобств. Приеду. Привезу. Ждите. Целую. Я. И на хер не пошлешь, не за что. Все в соответствии с легендой. Мы же тут отдыхаем? Не так ли?»
«Ласточкой» называлось личное судно Кущенко (естественно, записанное на двоюродного брата жены) – двенадцатиметровая яхта с моторами в 400 «лошадок», по ходу уступающая только «Кровососущему» и его братьям близнецам – патрульным катерам «Парящему» и «Отважному».
– Обо мне не пекись, – сказал Губатый. – Мне телок и на берегу хватает, еще и в море их брать…
– Женщина в море, вообще, плохая примета, – поддержала беседу Ленка, появляясь в рубке. Она сменила наряд на длинную клетчатую рубаху из тонкого хлопка и свои любимые велотреки.
– А ты? – осведомился Владимир Анатольевич, оглянувшись на голос. – Ты у нас кто? Мальчик?
Вопрос прозвучал смешно – под тканью рубахи грудь Изотовой была даже заметнее, чем в тот момент, когда ее облепляла мокрая футболка. Во всяком случае – смотрелась более волнующе – этакое таинственное шевеление.
– И вообще, Ленок, запомни, – продолжил он раздевая Изотову взглядом, – женщина на корабле – горе, когда она одна на всех. А когда их много – это уже не корабль, а просто плавучий бардак!
И засмеялся.
Смеялся Кущенко еще смешнее, чем говорил. Мелко, тоненько хихикал, застенчиво опуская глаза.
«Альхен! Голубой воришка!» – пронеслось у Губатого в голове.
– Это, как у Жирика, – сказал Ельцов, которого от минутного пребывания на едва покачивающейся «Тайне» начало мутить с прежней силой. – Каждой женщине – по мужчине, каждому мужчине – по бутылке водки!
Он был уже не бледен лицом – землист. С таким цветом кожи можно было играть зомби и без грима.
– Вот это правильно! – поддержал его Владимир Анатольевич и с размаху хлопнул Олега по спине. – Вот это по-нашему, по-бразильски! Молодец Вольфович! Понимает нужды!
От этакого дружеского похлопывания Ельцову сделалось совсем худо и когда «Тайна» перевалилась с носа на корму в очередной раз, он схватил себя за лицо зажимая рот и нос, и ринулся к борту издавая утробные звуки.
Кущенко перекосило, словно от кислого вина, и он сам начал стремительно бледнеть под слоем загара.
Расчет Губатого оказался точным. Спасти их от повторных визитов бывшего соученика слабому вестибулярному аппарату Ельцова было не под силу, но испортить обедню Кущу сиюминутно он вполне мог. В этот момент Владимир Анатольевич совершенно искренне жалел и о выпитом только что «Клинском», и о сравнительно недавнем обеде, и даже о своем приезде сюда.
– Он что, болеет? – спросил Кущенко с видимым отвращением.
Ельцов с шумом извергся за борт, от чего Владимир Анатольевич стал цветом напоминать только что отреставрированную мраморную статую.
– Есть немного, – подтвердил Пименов. – Не любит Олежка качку. Что такое, Вова? Тебе нехорошо?
– Да, ничего, – выдавил из себя Кущ, медленно отступая к фальшборту, – жара, понимаешь ли…
Ельцов посмотрел на них через плечо глазами больного мерина и снова повис на леерах, вздрагивая спиной.