Оставленные
Шрифт:
Лишь после того, как ее мама ушла к «Виноватым», Джилл начала понимать, что отсутствие какого-то человека способно деформировать сознание: оно заставляет преувеличивать его достоинства и преуменьшать недостатки. Конечно, с мамой ситуация была другая, она не испарилась, как Джен, но, по большому счету, это ничего не меняло.
С матерью у нее были сложные, несколько гнетущие взаимоотношения, более близкие, чем это было необходимо им обеим, и у Джилл частенько возникало желание чуть отдалиться от матери, иметь место для самостоятельных
«Вот поступлю в университет… – думала она раньше. – И мама перестанет все время дышать мне в затылок. Какое ж это будет облегчение».
Но это был естественный порядок вещей: ты взрослеешь, достигаешь определенного возраста и уходишь из дома. Неестественно, когда мать уходит от тебя, перебирается на другой конец города и поселяется в одном доме с кучкой религиозных психов, прекращая всякое общение с собственной семьей.
Очень долго после ее ухода Джилл по-детски тосковала по маме. Ей не хватало всего, что было в ней, даже того, что обычно сводило ее с ума: это – и фальшивое пение; и настойчивые уверения в том, что макаронные изделия из муки грубого помола такие же вкусные, как обычные; и неспособность следить за сюжетом даже самых примитивных телешоу (Постойте, это тот же парень или уже другой?). Приступы острой тоски неожиданно накатывали на нее, отчего она становилась заторможенной, плаксивой и вспыльчивой и свое раздражение неизбежно изливала на отца, что было нечестно по отношению к нему, ведь это не он ее бросил. Пытаясь бороться с этими приступами, Джилл составила список недостатков матери и доставала его каждый раз, когда чувствовала, что в ней начинает шевелится сентиментальность:
Противный визгливый абсолютно неестественный смех
Ни черта не смыслит в музыке
Безапелляционна и любит с удить
Если повстречает меня на улице, даже не поздоровается
Безобразные солнцезащитные очки
Без ума от Джен
Употребляет словечки типа «тарарам» и «канитель»
Достает отца с холестерином
Дряблые руки
Бога любит больше, чем собственную семью
И действительно, это помогало, в какой-то степени. А может, она просто свыклась с обстоятельствами. Как бы то ни было, в конце концов Джилл перестала засыпать со слезами на глазах, перестала писать длинные, полные отчаяния письма, умоляя маму вернуться домой, перестала винить себя за то, над чем она не была властна.
«Это ее решение, – научилась она напоминать себе. – Ее никто не заставлял уходить».
Теперь Джилл скучала по матери только по утрам, когда она еще не совсем проснулась и не совсем примирилась с новым днем. Спускаясь к завтраку, она не видела за столом мамы в махровом сером халате, никто не обнимал ее и не шептал насмешливо и с сочувствием: «Привет, соня». И это было ненормально. Джилл с трудом просыпалась, а мама, не донимая ее болтовней, без излишнего
Отец, надо отдать ему должное, пытался перенять эстафету, но они просто по-разному смотрели на вещи. Он был из ранних пташек; когда бы она ни встала с постели, он уже успевал освежиться в душе, был бодр и энергичен, поднимал голову от утренней газеты – как это ни удивительно, по утрам он по-прежнему читал газету, – глядя на нее с легким упреком, словно она опоздала на встречу.
– Ба-а, кого я вижу, – сказал он. – А то я все думал, когда же ты появишься.
– Привет, – смущенно пробормотала Джилл, тушуясь под испытующим отцовским взглядом. Так вот пристально он рассматривал ее каждое утро, пытаясь определить, чем она занималась накануне вечером.
– Похмелье мучает? – спросил отец, скорее с любопытством, чем с неодобрением в голосе.
– Да нет. – Дома у Дмитрия она выпила всего-то пару бокалов пива, ну, может быть, еще пару раз затянулась косячком, который пустили по кругу в самом конце вечеринки, но вдаваться в подробности не имело смысла. – Просто не выспалась.
– Хм, – хмыкнул он, не пытаясь скрыть свой скепсис. – Может, хотя бы сегодня вечером дома побудешь? Телевизор посмотрим или типа того?
Притворившись, будто не слышит его, Джилл прошаркала к кофеварке и налила себе кружку кофе из зерен темной обжарки, который они с недавних пор стали покупать. Это был двойной акт мести матери, не разрешавшей Джилл пить дома кофе, даже некрепкий, мягкой обжарки, который ей очень нравился.
– Хочешь, омлет тебе сделаю? – предложил отец. – Или просто хлопьев поешь.
Джилл села за стол, с содроганием представляя большие жирные омлеты отца, с оранжевым сыром, сочащимся из складок.
– Не хочется.
– Все равно надо что-то поесть.
Пропустив его слова мимо ушей, она глотнула из кружки черный кофе. Лучше уж так – вязкий горький кофе, который встряхнет ее организм. Взгляд отца метнулся к часам над раковиной.
– Эйми встала?
– Нет еще.
– Семь пятнадцать.
– Мы не торопимся. У нас нет первого урока. Отец кивнул и снова углубился в чтение газеты, как делал каждое утро, в очередной раз услышав от нее привычную ложь. Джилл не могла сказать, верит ли он ей или ему просто все равно. Не только отец – многие взрослые ставили ее в тупик своей реакцией на ее слова и поведение: полицейские, учителя, родители друзей, Дерек из магазинчика, где продавали замороженные йогурты, даже ее инструктор по вождению. В какой-то степени это раздражало, ибо она никак не могла понять, потворствуют они ей или закрывают глаза на ее поступки.
– Есть новости о святом Уэйне? – Джилл с большим интересом следила за событиями, связанными с арестом лидера секты. Мерзкие подробности, что муссировались в прессе, вызывали у нее злобную усмешку и одновременно чувство неловкости, ведь ее родной брат связал свою судьбу с человеком, который оказался шарлатаном и скотиной.
– Сегодня – нет, – ответил отец. – Наверно, писать больше нечего.
– Интересно, что будет делать Том? Последние несколько дней они только об этом и размышляли, но так ни до чего и не додумались.