Осторожно, треножник!
Шрифт:
Вскоре, однако, на сцену нашей истории вышло новое лицо, появление которого в доме видоизменило конфигурацию сложившихся отношений, чтобы повести в дальнейшем к самым драматическим последствиям.
Глава шестая
Из одного американского университета в Москву приехал на стажировку аспирант-славист, который каким-то образом прибился к этому гостеприимному литературному дому. Имени его я называть тоже не стану, скажу только, что он оказался способным молодым словесником, страстно полюбившим русский язык и литературу. Он происходил из семьи потомков дальних родственников Лескова, гордившихся своей причастностью к роду того самого англичанина
Но, попав в салон нашего приятеля, он был решительно обращен в пушкинскую веру. Правда, это приобщение началось с небольшого qui pro quo, но все благополучно разрешилось ко всеобщему удовольствию.
Спросив в первый же вечер, чем занимается хозяин, американец получил скромный паче гордости ответ:
– Я специализируюсь на неосуществленных замыслах Александра Сергеевича.
– А вы? – обратился он к хозяйке с лучезарной американской уважительностью. – Вы тоже пушкинистка? Работаете вместе с мужем?
– Нет, – ответил за нее муж. – У нее своя, абсолютно самостоятельная область – незавершенные фрагменты.
– Какая же разница? – недоумевал американец.
– Как какая? Неосуществленные проекты – это те, которые задуманы, но не начаты, а незавершенные – те, которые начаты, но не закончены! Неужели не понятно?! – Для вящей убедительности он возложил руку на гипсовую десничку.
Сначала американец вслушивался с недоверием, и на его губах блуждала двусмысленная улыбка, но постепенно он, как теперь говорят, врубился и в конце концов проникся тонкостями пушкиноведческого дискурса.
Вообще, это был открытый, веселый парень, который охотно смеялся над собой, когда ему указывали на его речевые ошибки. Он очень любил демонстрировать владение русскими поговорками, но, как это бывает с иностранцами, иногда забавно их перевирал. Он мог сказать: «Положил зубы на палку», «Не в свою тарелку не садись», «Доёному коню в зубы не смотрят» и тому подобное. Мы наперебой его поправляли, ехидно допытываясь, как в точности представляет он себе дойку коня, и так далее в том же духе. Но, раз высмеянный, он запоминал поговорку слово в слово и больше в ней не ошибался.
Однажды он захотел щегольнуть знанием вычитанной в книгах пословицы «Старый конь борозды не портит», но вместо «борозды» сказал «пахоты». Наш сексолог тут же прочел ему небольшую лекцию, со ссылками на Шкловского и Фрейда, об эротической подоплеке фольклора, в результате чего тот прочно осознал подспудную парность «коня» и «борозды», а заодно затвердил и соответствующие обсценные лексемы.
По окончании стажировки он уехал в свой университет, защитил диссертацию, устроился на работу в каком-то южном штате – то ли Флориде, то ли Калифорнии, и там, уже в качестве молодого завкафедрой, получил возможность отплатить за оказанное гостеприимство, пригласив кого-нибудь из московских друзей на целый семестр в свой университет – прочесть спецкурс по Пушкину.
Здесь-то и таилась завязка всего этого, в сущности святочного, рассказа.
Глава седьмая
Поехать, естественно, должен был наш приятель. Он охотно согласился, и все шло как нельзя лучше. Уже утверждено было название курса: «Ненаписанный Пушкин», когда поездка неожиданно оказалась под вопросом. Как раз в это время в одном провинциальном
Наш приятель тем временем вернулся из командировки со щитом. Правда, упоминаний о Пушкине в новонайденных бумагах не оказалось, но он решил все равно их опубликовать, сопроводив комментариями и таким образом введя в научный обиход как пример отрицательного результата. Поэтому он с полнейшим добродушием отметал наши шутки о соблазнах, которым подвергается в знойной Флориде (или Калифорнии) его чистейшая мадонна. Особенно витийствовал на эту тему сексолог, утверждавший, что вообще все беды в жизни от женщин. Но спокойствия нашего приятеля он поколебать не мог.
– Да-да, я знаю все, что вы можете сказать, – говорил тот. – Я уже написал ей о ваших инсинуациях и, кстати, напомнил ей письмо Александра Сергеевича к Наталье Николаевне насчет корыта и свиней, которые всегда найдутся. Она пишет, что свиней навалом, но корыто в целости и сохранности. Она даже показала мое письмо нашему американскому другу, и они вместе смеялись.
За этими разговорами семестр подошел к концу, и к Рождеству блудная жена вернулась под домашний кров.
Глава восьмая
Заговорив о блудной жене, я забежал вперед, но не очень далеко, ибо, хотя сначала отношения между ней и ее спонсором держались в строго коллегиальных рамках, довольно быстро они из этих рамок вышли. Впрочем, обо всем этом я узнал много позже.
Как это произошло, доподлинно не известно. Возможно, она почувствовала, что свою благодарность ей следует выразить в более ощутимых формах, и тонко, но и достаточно внятно, как умеют только женщины, выказала готовность, а он, со своей стороны, почувствовал эту готовность и подумал, что для полноценной акклиматизации и аккультурации гостья нуждается в более интимной поддержке, но так или иначе случилось то, что, как написал бы автор «Анны Карениной», не могло не случиться.
Случилось раз, и два, и, может быть, еще несколько раз, но вскоре перестало случаться (совершенно озадачив гостью, а заботливого спонсора заставив смущенно избегать ее взгляда), начало постепенно забываться и к концу семестра практически забылось. Точнее, было основательно забыто спонсором, хотя, быть может, и не совсем угасло в душе его гостьи. Так что ее реляции о неприкосновенности корыта были во многом, хотя и не на сто процентов, достоверны.
Наш приятель ни о чем таком, однако, не догадывался. Жена же, вернувшись к домашнему очагу, решила выкинуть всю эту амурную гиль из головы, полагая, что поводов вспоминать о ней больше не представится.