Острее клинка(Повесть)
Шрифт:
— Мое правительство не стало бы входить иначе в контакты, — высокомерно ответил другой.
— Потребуются доказательства, — с сомнением покачал головой швейцарец.
— Как только мы договоримся, я телеграфирую в Петербург, — сказал русский, — документы пришлют.
— А что это за документы, можно полюбопытствовать?
«Торгаш, — выругался про себя князь, — ему недостаточно царской воли».
— Протокол сенатской комиссии. Показания другого преступника, который помогал в злодеянии.
— Тот
— Заставили, — коротко ответил князь, не желавший вдаваться в подробности.
— А что угрожает этому?
— Решит суд.
— Гильотина?
— Слава богу, в России нет гильотины, — нахмурился князь, не любивший этого слова, которое родилось в якобинской Франции.
— Что же есть в России? — не удержался швейцарский министр.
— Мы отвлекаемся, — не пожелал заметить его усмешки посол.
— Да, да, — поспешил согласиться статс-секретарь. — Так вы говорите, он в Женеве?
— Он здесь уже несколько месяцев.
— Что же он делает у нас в Швейцарии?
— Не сомневаюсь — готовит новое злодеяние.
В трех кварталах от кафе, где торговались статс-секретари, действительно готовилось опасное для царя дело. Человек, казнивший Мезенцева, упорно работал.
Как докладывал агент, так происходило ежедневно.
Агента, впрочем, это устраивало. Он был женевец, получал за слежку деньги и до вечера мог не волноваться за своего поднадзорного: тот, не разгибая спины, сидел и писал.
Можно было совершенно спокойно пойти домой, в соседний ресторанчик или заняться кое-какими другими делишками: русский никуда не отлучался, никто его в это время не навещал. С ним была только жена. Да жена ведь, как известно, не в счет.
Бедны они, как церковные крысы, это вот верно. Пальто он свое заложил на прошлой неделе, жить, значит, вовсе не на что. А много ли за такое пальто дали? Господа, господа… Сам-то и по-французски, и по-немецки, и еще там по-разному, а вот прокормиться и то по-человечески не может. На жену его смотреть жалко. Приехала сюда веселая такая, крепенькая… А сейчас? Побледнела, как актерка из театра. Хотя веселости не поубавилось.
Это, пожалуй, смущало агента больше всего. Дома стены голые, есть нечего, а им обоим хоть бы что!
Месяца три назад агент не пожалел франков для квартирной хозяйки. Надо было выяснить, чем он там каждый день занят и не сбежит ли, если оставить одного.
Комната была, как водится у люмпенов, под крышей, с косым потолком; летом тут жара, зимой никакой печкой не протопишь. Мебели — две кровати, стол и два стула. На стене два платья (третье на ней). А у него, оказалось, ничего, никакой смены, даже башмаков лишних. Зато книг и бумаг полна конура — и на столе, и на кроватях, и на полу.
Вот,
Он подошел к столу, поглядел в бумаги.
Исписана изрядная стопка, чистый лист придавлен камнем и страница проставлена — триста десять.
Что же он такое пишет? Не разберешь. А это что за книга? Агент прочитал заглавие, и ему стало ясно: русский просто-напросто переводил на свой язык роман итальянца Джованьоли под названием «Спартак».
В книге на раскрытой странице была отметка карандашом. Агент прикинул: русскому осталось переводить больше половины; и в этот момент испытал к нему нечто вроде теплого чувства.
Значит, он и впредь будет корпеть над переводом и никуда со своего чердака не денется. Он хоть и революционер, а жить и ему надо. Жена его вчера из лавочки ни с чем вернулась — мяса в долг им больше не дали. И булочнику они задолжали, и даже за свечи. Вот какие дела, господа хорошие. Долго ли протянете? Интересно, на что он надеется? На перевод? А много ли за перевод платят?
Удары церковных курантов были, как всегда, тяжелы и вески. Они проникли в комнату сквозь мутное окно, отмеривая половину дневной работы.
— Я заснула, — виновато сказала Фанни, открыв глаза: она лежала, завернувшись в плед, подобрав колени к подбородку. — Мне даже сон приснился. Как будто гладиаторы напали на римлян. Они рубили друг друга мечами по щитам. Знаешь, с таким страшным звоном!
— Это церковь, — улыбнулся Сергей, откладывая перо и с удовольствием потягиваясь.
— Ты замерз?
— Нет, — солгал он, а сам тщетно старался не думать о том, как хорошо, когда горячий кофе, обжигая губы, согревает надолго грудь, а иззябшие ноги сладко оживают в валенках.
— Дай руки, — потребовала Фанни, — ну вот, я же знаю, что ты обманываешь.
— Вовсе я не обманываю, — Сергей не спешил освободиться, — просто рукам всегда холоднее, они ведь держат перо.
— Это одна рука. А другая? Она тоже, как ледышка.
— За компанию.
— Они у тебя всегда такие теплые…
— Они и сейчас теплые.
— Пока у меня. Я их не отпущу.
— А кто будет работать?
— Да, — вздохнула Фанни, — я мало тебе помогаю.
— Что ты выдумываешь? — упрекнул ее Сергей, мягко освобождая руки и вновь берясь за перо. — Чего я стою без тебя?
— Глупый. Меня не надо успокаивать, я в нашей любви не сомневаюсь. Но ведь ты сам говорил, что для мужчины любовь всего лишь один из островков на бурной реке общественной жизни.
— Так я говорил?
— Примерно так.