Острее шпаги (Клокочущая пустота, Гиганты - 1)
Шрифт:
– Сделал все, что мог, больше сделают могущие, - сказал на скверном латинском языке маленький араб-звездочет.
– Перед вами могила Диофанта с надписью на камне, которую я не могу вам прочитать, поскольку не знаю языческого наречия.
– Пусть не огорчает это нашего гостеприимного хозяина, - тоже на ужасном латинском языке, с которым он знаком был лишь по церковному богослужению, заявил метр Доминик Ферма.
– Мой сын Пьер с помощью святого Доминика в числе других наук познал и древнегреческий язык, достигнув некоторого
– Тирада эта стоила метру Доминику Ферма немалых усилий, принимая еще во внимание непереносимую жару, и он вытер кружевным платком лицо, а потом подбородки, отдуваясь и от жары и от латыни.
Маленький звездочет был в белом бурнусе, видимо, хорошо предохранявшем его от жары.
Огюст стоял поодаль с кувшином воды, готовый утолять жажду господ, как те того пожелают.
– Можете ли вы, мой юный друг, действительно перевести эту древнюю надпись, слухи о которой дошли даже до Парижа?
– спросил Декарт.
– Охотно, - отозвался молодой поэт.
– Очевидно, полезнее перевести надпись сразу на латинский язык, дабы смысл ее стал понятен и нашему уважаемому ученому звездочету Мохаммеду эль Кашти.
– Ваше желание делает вам честь, ибо связано, надо думать, с дополнительными трудностями.
– Вы совершенно правы, господин Декарт. Сделать стихотворный перевод с языка Гомера на язык Вергилия, сохранив ритмику гекзаметра и введя дополнительно присущие латинским стихам рифмы, которых нет в древнегреческом тексте, несомненно, нелегко, однако выполнимо, - не без желания щегольнуть в красивой, отделанной фразе своим поэтическим искусством произнес Пьер Ферма.
Пока молодой поэт занялся стихами двух древних языков, остальные рассматривали мраморное надгробие.
– Сколько пистолей он теперь может стоить, этот древний мрамор? глубокомысленно спросил метр Доминик Ферма.
– Во Франции такой старины не найдешь.
– Уж не хотите ли вы перевезти это надгробье в Бомон-де-Ломань? насмешливо спросил Декарт.
– Да спасет меня от этого святой Доминик. Я даже не знаю, христианское ли это захоронение?
– Могу вас уверить, и наш почтенный Мохаммед эль Кашти подтвердит это, надеюсь, - перешел на латынь Декарт, - что великий Диофант жил в третьем веке и дружил с самим епископом Александрийским.
– Хвала аллаху, что я могу подтвердить ваши слова, почтеннейший Картезиус. В введении в "Арифметику" Диофанта, которой я восхищался, упоминается о посвящении ее досточтимому Дионисию, дабы облегчить ему обучение учеников. Известно из сохранившихся здесь и переведенных для меня манускриптов, что Дионисий преподавал в школе для кристианского юношества с 231 по 247 год по вашему христианскому летосчислению, после чего стал епископом Александрийским.
– Так что захоронение Диофанта нужно признать вполне христианским, тем более что другой епископ, Анатолий Лаодикийский,
– Тем не менее я осмелюсь высказать по этому поводу сомнение, возразил Пьер Ферма.
– В надписи есть указание о том, когда жил Диофант?
– раздраженно спросил Декарт.
– В надписи вообще нет никаких прямых указаний, но вся она представляет собой загадку, разгадывание которой может дать ответ на то, сколько лет прожил великий Диофант и даже когда он жил.
– Если надпись не подтвердит того, о чем мы сейчас говорили с почтенным Мохаммедом эль Кашти, то я предостерегаю вас от ошибочного перевода, который, к сожалению, я не могу пока проверить, но копию здесь написанного постараюсь доставить в Париж.
Все это господин Декарт произнес по-французски. Метр Доминик Ферма почтительно кивал, а маленький арабский ученый внимательно смотрел из-под своего белого капюшона.
– Я готов прочитать вам сделанный перевод, за несовершенство которого заранее готов принять ваши упреки, однако оговариваясь, что сущность любой из этих строк не искажена переводом ни в какой степени.
И молодой поэт прочитал гекзаметром размеренные строки, которые он в отличие от древнегреческого подлинника даже зарифмовал:
Прах Диофанта - в гробнице, искусства же мудрость - в надгробье.
Дивись, размышляй и откроешь, как долог усопшего век.
Волей богов он шестую часть жизни ребенком рос добрым.
Шестой половину бородку и знанья растил человек.
Части седьмой был обязан и встречей с подругой, и счастьем.
Рожденья желанного сына почтенный мудрец ждал пять лет.
Сыну полжизни отцовской отмерил Рок мрачною властью.
И с холодом ранней могилы померк для отца жизни свет.
Дважды два года философ о сыне безмерно скорбел.
Но горю и жизни премудрой настал неизбежный предел.
Некоторое время Декарт и араб молчали, может быть, подавленные величием смысла надписи. Метр Доминик Ферма воспринял только безмерное горе отца, потерявшего сына, и, подняв глаза к небу, молча шевелил губами, поминая святого Доминика.
Наконец Декарт в изысканных выражениях похвалил искусство перевода и изящество латинского стиха, но, как обычно, с дружеским высокомерием произнес:
– Однако, юный мой друг, я не вижу никаких намеков на то, когда жил Диофант, хотя вы позволили себе заметить, будто такое указание есть. Что касается меня, то я вижу в этой надписи совсем другое - как вычислить возраст великого ученого древности.
– Вот именно, древности, - отозвался Пьер Ферма, - древности, а не третьего века от рождества Христова.
– Не говорите загадками, мой юный друг.
– Взляните на третью строчку надписи.
– И он протянул исписанный им листок.