Остроумный Основьяненко

Фризман Леонид

Образ жизни Квитки закреплен и в дошедшем до нас стихотворении, автор которого достоверно не установлен:

За Лопанью-рекой – именье Квиток.Там, в тишине задумчивых аллей,Жил и творил писатель знаменитый,И дом его всегда бывал открытымДля долгожданных дорогих гостей.За пеленой осеннего ненастьяТечет беседа и свеча горит…Ах, Боже мой, какое это счастье,Когда душа с душою говорит!

Как позднее вспоминал Квитка в одном из писем, после открытия в Харькове в 1805 г. университета, а в 1808-м – театра весь «род жизни» в городе «переменился», и сам он сыграл в этих переменах далеко не последнюю роль. Его письма свидетельствуют о том, как занимали его тогда проблемы театра и как детально он в них вникал. В начале 1812 г. он писал одному из близких друзей А. В. Владимирову: «Скажу тебе накоротке, как я поживаю. Имею честь быть директором

театра по общему и единодушному избранию. Хлопот полон рот; один везде и за всем. Живу всегда в городе и не имею никак свободного времени» [11] . В другом письме тому же адресату жаловался: «Занялся совершенно театром и сделал его сколько-нибудь лучшим, нежели он был прежде. Беда моя: не имею хороших актеров. Нет ли у вас на Воронеже хороших? Присылай их ко мне: они найдут свои выгоды» [12] .

11

Квітка-Основ’яненко Г. Ф. Твори. – Т. 8. – С. 112.

12

Там же. – C. 113.

Спустя много лет Квитка напишет статью «История театра в Харькове». Она была напечатана в «Прибавлениях к „Харьковским губернским ведомостям“» под названием «Театр в Харькове». О себе он не говорит в ней ничего, но впечатляет обилие детальной информации, которой насыщено это произведение. Первая попытка создать в Харькове театр или, по крайней мере, его подобие была предпринята в 1786 г. по случаю проезда через город императрицы Екатерины. Будущему директору было тогда восемь лет, но он великолепно осведомлен, как ставилась сцена и расписывались кулисы, что мастеровые были взяты из губернской роты и «сработали» всё, что им было приказано, что декорации расписал губернский механик Лука Семенович Захаржевский, которого «едва ли кто из харьковцев помнит», и т. д., и т. п. Перечисляется репертуар, цены на билеты в креслах, в партере, на галерее, упомянута изготовленная в отсутствие типографии писанная афиша, прибитая к фонарному столбу, и многое, многое другое. «И как все было хорошо в это безэтикетное, искреннее, патриархальное время» [13] , – восклицает автор.

13

Там же. – Т. 7. – C. 67.

А вот как представлен «прибывший из Курска М. С. Щепкин: „Не во гнев некоторым сказать, его никто не наставлял и не учил: таланта, подобного Щепкину, нельзя произвести, он сам родится и часто бывает неизвестен своему хозяину – до времени. Мы все, не видавшие далее провинциальных театров, в Щепкине начали понимать, что есть и каков должен быть актер… так нам ли было учить его?“» [14]

Квитка активно содействовал изданию и распространению первых украинских журналов «Харьковский Демокрит» и «Украинский вестник». Соредактором «Украинского вестника» был вместе с Квиткой Р. Гонорский, член «Вольного общества любителей российской словесности», бывавший в Петербурге на его заседаниях и общавшийся там с будущими декабристами. В. Раевский и его брат А. Раевский печатались в «Украинском вестнике», а Рылеев использовал этот журнал при составлении «Исторического словаря русских писателей».

14

Там же. – C. 75.

Именно на страницах «Украинского вестника» Квитка впервые выступил как прозаик, напечатав в 1816–1817 гг. серию фельетонов «Письма к издателям», подписанных именем «Фалалея Повинухина». Продолжение их появилось в 1822 г. под названием «Письма к Лужницкому старцу» в «Вестнике Европы». Не приходится сомневаться, что избранный Квиткой псевдоним был призван напомнить читателю известные «Письма к Фалалею» Н. И. Новикова, которые он печатал в своем «Живописце».

На преемственную связь между этими двумя эпистолярными циклами указывал С. Д. Зубков, справедливо отметивший, что «сатирические „письма“ Квитки восходят к традициям названного Добролюбовым „сатирического направления“ XVIII в., определенного творчеством Н. Новикова, А. Кантемира, Д. Фонвизина, А. Радищева» [15] . Автор не зря поставил Новикова первым в этом списке. Квитка, конечно, не только знал произведения выдающегося просветителя, но и был осведомлен о его трагической участи. Расправившись с Радищевым, испуганная Французской революцией Екатерина II зверски обошлась с человеком, вызывавшим ее ярость на протяжении всего ее царствования. Оклеветанный и дискредитированный, он был без суда заключен на 15 лет в крепость, а когда после смерти императрицы Павел I его освободил, он был уже человеком безнадежно больным и душевно сломленным.

15

Зубков С. Д. Русская проза Г. Ф. Квитки и Е. П. Гребенки в контексте русско-украинских литературных связей. – К.: Наук. думка, 1979. – С. 24. Хотя творчество Квитки рассматривается лишь в первой половине этой монографии, она была и остается по сей день единственным исследованием, посвященным его прозе. К собранным в ней материалам и ценным наблюдениям предстоит возвращаться неоднократно. О «Письмах к издателям» см. также: Чалий Д. Г. Ф. Квітка-Основ’яненко (творчість). – К.: Держлітвидав України, 1962. –

С. 16–32.

Хотя в письмах Новикова Фалалей фигурирует преимущественно как адресат и практически не характеризуется, имя его позднее стало нарицательным, синонимом тупости, невежества, порожденных бытом и нравами провинциальных помещиков. Квитка даже поместье иногда именует Фалалеевкой, чему последовали и некоторые другие литераторы, например Нарежный. Нарекая так своего героя, он использовал тот факт, что это имя успело приобрести определенное символическое значение. Все, что было уже известно читателю о Фалалее и фалалеевщине, готовило его восприятие к правильному подходу к «Письмам» Квитки.

В начале XIX века «Живописец» был вполне доступен заинтересованному читателю: он переиздавался шесть раз, в последний раз в 1829 г. Уместно напомнить и о том, что в Харьковской библиотеке, созданной при непосредственном участии Квитки, была широко представлена журналистика. А причину, по которой опубликованные в новиковском журнале материалы могли привлечь внимание Квитки, помогает установить характеристика, которую им дал Добролюбов: «В „Живописце“ напечатан целый ряд писем к Фалалею от уездных дворян, его отца, матери и дяди. Весь смысл этих писем заключается в том, что нынешнее время не так благоприятно для своевольства, жестокостей, обманов и пр., как прежнее блаженное время. Это похоронный плач о погибшей дворянской воле, это вопль проклятия просвещению и правде, торжественно и незыблемо воцарившимся в области тьмы и застоя». Особенно близкой Квитке должна была быть манера, в которой они написаны и которую Добролюбов охарактеризовал так: «Письма эти очень замечательны по мастерству своего лукавого юмора» [16] .

16

Добролюбов Н. А. Собрание сочинений: в 9 т. – Т. 5. – М.; Л.: Гослитиздат, 1962. – C. 345.

Квитка пришел в литературу далеко не юношей: когда печатались «Письма к издателям», ему было 38 лет. У него не было писательского опыта, но жизненный опыт у него был немалый, в людях и отношениях между ними он разбирался хорошо, и это, конечно, полноценно проявилось во многих его суждениях и оценках. Показательно, что спустя 60 с лишним лет газета «Киевлянин» отмечала, что из всего появившегося в «Украинском вестнике» самыми интересными были «юмористические „Письма Фалалея Повинухина“» [17] .

17

Киевлянин. – 1878. – № 144. – C. 2.

Но еще важнее другое: в первых же опубликованных им произведениях он нашел и реализовал прием, к которому не раз обращался на протяжении последующих десятилетий и который с особым блеском проявился в созданном незадолго до смерти и самом совершенном образце его «умной» прозы – в романе «Пан Халявский»: характеризовать героя путем воспроизведения его собственных суждений. В сравнении с написанным позже «Письма к издателям» можно назвать детским лепетом, но анализировать и оценивать этот «лепет» нужно именно в соотнесенности с дальнейшим, как первые шаги в высшей степени продуктивном и плодотворном пути.

Объекты, которые становятся предметом наблюдений и оценок, многообразны, есть значимые, есть мелкие, и само их смешение пошло на пользу: оно создает ощущение откровенности, непосредственности, отказа от предпочтений одного другому. Читая «Письма», нельзя ни на минуту упускать из виду, что все они пронизаны иронией, но не демонстративной, а подспудной: автор постоянно чуть посмеивается над тем, что говорит, например, что жена его «капризна, своенравна, сердита, как злая женщина», но он повинуется, слушается во всем и угождает. «Все это в порядке вещей, и мы живем согласно. Единственное наше и ничем не прерываемое занятие: жена меня бранит, а я молчу; или я молчу, а жена меня бранит. В таких невинных и не вредящих ближнему упражнениях проводим мы большую часть года» [18] .

18

Квітка-Основ’яненко Г. Ф. Зібрання творів: у 7 т. – Т. 2. – К.: Наук. думка, 1979. – C. 301.

Увидела жена театральную афишку, послала мужа ложу нанять, он «опрометью» пустился исполнять ее желание. Но поскольку театр для Квитки – это родное, давно и хорошо знакомое, то под пером Фалалея появляются нестандартные суждения. Он находит бесподобной мысль устроить театр возле острога: входя в театр, вспоминаешь, каково там заключенным и будешь всякую сдачу в кассе или в буфете рассчитывать, чтобы послать деньги в острог. А завершается первое письмо, большая часть которого посвящена театру, соседствующему с острогом, таким рассуждением: «Театр принесет, я насчитываю, пять польз: барыш содержателю, пропитание актерам, удовольствие публике, освободится из заключения человек, часто безвинный, другой получит деньги – почти пропавшие, правительство избавится от лишней переписки и хлопот!» [19] Театральные ассоциации возникают и в последующих письмах: так он, описывая постоянство обстановки в своем доме, говорит: «…Утро, день и вечер – все одни и те же кулисы» [20] .

19

Там же. – C. 303.

20

Там же. – C. 312.