Остров Блаженных
Шрифт:
Голос Мамочки звучал все громче. Сколько еще куплетов в этой чертовой арии? Сколько времени понадобится Вездеходу и ребятам, чтобы добраться сюда?
Толик поднял глаза. Посмотрел на вход в подземелье. Ржавый капот на своем месте. «Черт бы вас побрал, орлы со станции Че Гевары! Сколько можно тянуть?!»
Ты, словно птица, падкая на свет,Сгоришь дотла, приблизившись коМамочка уже не пела, а вопила и визжала, прыгая и кружась по помосту вместе с Полуликой. Очарование, которое производил ее голос в начале арии, исчезло. Теперь безумие просто перло наружу. Мамочка вертелась волчком, приседала, уродливо раздвигая ноги. Белое ее платье развевалось, взлетала и опускалась фата. Самым ужасным во всем этом было то, что она не прекращала петь. Правда, теперь это пение больше напоминало волчий вой.
Все в ужасе уходят прочь,Кто видит образ твой.Теперь я маска для тебя-я-я-я…Отныне я слух тво-о-о-ой…Годзилловна дернула трос. Взвыла бензопила, но и этот звук не мог заглушить пения Мамочки. Она прыгнула к краю помоста, обернулась к великанше, а затем ткнула пальцем в Томского. Годзилловна улыбнулась, взмахнула пилой и двинулась на Толика. Краем глаза Томский успел заметить какое-то движение наверху, у входа. Или просто хотел заметить…
Мой духИ голос мой теперьНайдет тебя везде.Я знаю Призрак Оперы во снеИ наяву всегда живет во мне…Анатолий успел заметить про себя, что голос сумасшедшей невесты резко изменился. Стал грубее, ниже. По всей видимости, в идеале, арию из «Призрака Оперы» должны были исполнять несколько человек и Мамочка, что называется, старалась за троих.
Он рядом,Призрак Оперы…Будь осторожен, Призрак Оперы…Годзилловна добралась до края помоста. Бешено вращающаяся пильная цепь мелькнула у самого лица Томского. Он уклонился от встречи с ней, отпрянув назад ровно настолько, насколько позволяла его цепь. Анатолий попробовал оторвать ее от помоста. Нулевой эффект – скоба была вбита в доску достаточно прочно. И тут… Движение наверху не было самообманом. Толик увидел Вездехода, который лег и устраивал между камнями свой автомат. Спектакль заканчивался. Ржавый капот был отодвинут в сторону. Второй боец из отряда Томского опустился на колено, приставил приклад «калаша» к плечу.
Во всех своих фантазиях,Ты знала наперед,Что человек и тайна…Все это в нем живе-е-е-е-ет!Новым звуком в какофонии из визга пилы и воплей Мамочки был грохот автоматной очереди. Вездеход, конечно же, целился в Годзилловну, которая представляла главную угрозу для Толика. Однако в самый последний момент мутантка спрыгнула с помоста, чтобы добраться до жертвы. Предназначенные Годзилловне пули достались Мамочке и Полуликой. Последняя быстрее других сообразила, что происходит, и прикрыла сумасшедшую певицу собой. Белая сорочка пропиталась кровью. Полуликая упала к ногам той, которую защищала. Мамочка прижала руку к шее, но заткнуть фонтанирующую кровью сонную артерию не смогла. От удивления Годзилловна позабыла о бензопиле, опустила ее. В-ж-ж-ж! Цепь разметала мусор, чиркнула по бетону. Пила заглохла. В наступившей
– И в этом лабиринте… Лишь мрак царит везде… Твой образ, Призрак Оперы, во сне и наяву всегда живет… Во мне!
– А-а-а! Это из-за тебя! – заревела Годзилловна, дергая за трос. – Это ты их убил!
Бензопила завелась. Великанша вскинула ее над головой, собираясь разрезать Толика пополам, но пули прошили ее правую руку чуть ниже плеча. Бензопила упала, но Годзилловна не сдавалась. Попыталась поднять ее левой рукой. Опустилась на колено. Вездеход не дал мутантше шанса: прицельным одиночным выстрелом он влепил Годзилловне пулю в голову. Великанша покачалась и рухнула прямо на пилу. Во все стороны полетели брызги крови и ошметки плоти. Когда пила, взвизгнув последний раз, наконец, заглохла, целой осталась только нижняя часть Годзилловны. Все остальное превратилось в бесформенный кусок мяса.
Впрочем, праздновать победу было рано. Подданные мертвой невесты пришли в себя от шока. Они отлично ориентировались в своей берлоге и быстро заняли позиции за горами мусора. Теперь, когда эффект внезапности отработал свое, в невыгодном положении оказались бойцы Томского: на выступе не было приличного укрытия. Кое-как спрятаться удалось лишь Вездеходу и паре его товарищей, но и они не могли поднять головы из-за беспрерывной пальбы.
Серьезной проблемой было и то, что мужчины-пленники не видели в нападавших освободителей и присоединились к женщинам. Стокгольмский синдром, черт бы его подрал. Кастраты помогали воительницам перезаряжать оружие, а некоторые даже удостоились чести пользоваться автоматами.
Томский предпринял новую попытку вырвать скобу. И снова из этой затеи ничего не вышло.
Перестрелка могла продолжаться до тех пор, пока у одной из сторон не кончились бы патроны. Толик понимал, что может и не дожить до этого времени – ведь покойная Годзилловна объявила его виновником гибели Мамочки. Рано или поздно им займутся вплотную и уже не станут предварять расправу пением арий.
Опасения Томского подтвердились очень быстро. Он опять увидел старого знакомого. Лавируя между грудами кирпича, пригибаясь, он бежал помосту с обрезком ржавой трубы в руке. На конце ее было сделано два надреза, а четыре лепестка отогнуты и заточены, превращая трубу в копье.
– Ну, Томский, и заварил ты кашу, скажу я тебе! Помолись, мужичок, если успеешь!
В последний момент Толик успел пригнуться. Копье вонзилось в помост над его плечом. Не позволяя кастрату выдернуть оружие, Томский пнул его в лодыжку. Противник завизжал, комично подпрыгивая на одной ноге.
Анатолий тем временем дотянулся до обломка кирпича. Швырнул его, надеясь попасть кастрату в голову. Промах. Толик рванулся вперед, пытаясь схватить противника свободной рукой. Помешала цепь. Она натянулась и едва не вывернула руку.
Шансы Томского выиграть этот поединок были ничтожны малы. Спас его счастливый случай. Кастрат поскользнулся на кровавом месиве, некогда бывшем Годзилловной, и упал прямо на Толика. Цепь, которая раньше мешала Томскому, теперь помогла ему. Дзинь! Ржавые звенья обвились вокруг шеи противника. Стиснув зубы, Анатолий натягивал цепь до тех пор, пока глаза кастрата не вылезли из орбит, а язык не вывалился изо рта. Тело его обмякло.
– Вот так, мужичок. Пора на покой, скажу я тебе…
Томский порылся в складках набедренной повязки, нащупал подобие кармана и, выудив оттуда ключ, оттолкнул труп. Он не сразу смог избавиться от наручников – тряслись руки. Наконец ему удалось попасть ключом в прорезь и освободить руку. Толик на четвереньках добрался до угла помоста и спрятался за него. Так. Теперь карабин. Годзилловна оставила его у кресла Мамочки. Томский поднял голову. Добираться до карабина не потребовалось. Ствол его уперся Толику в лоб. Полуликая не умерла, хотя была очень близка к этому. Из уголка рта ее струился ручеек крови, а единственный глаз подернулся мутной пеленой.