Остров Чаек
Шрифт:
– Доктор хранительница… откуда вы знаете?
– Чувствую, – запросто ответила старушка. – Каждый умеет ощутить взгляд затылком. Разве есть разница, даже если глаза эти смотрят на тебя за много миль? Я приучилась ловить на себе взгляды Скитальцев, но сегодня ночью ни один из них тут не побывал.
Хатин так и уставилась на нее. Она ни разу не слышала, чтобы кто-то ощущал присутствие Скитальца, и подумала: не сказалась ли на разуме старушки одинокая жизнь на вершине скалы? И все же… эта женщина может оказаться неожиданным союзником. Вдруг у них вместе получится убедить людей,
– Пара глаз, давно закрывшихся, – прошептала старуха, возвращаясь на место, где сидела. – Серебристых, устремленных к звездам глаз. – Она провела по рукам кончиками пальцев, словно прогоняя мурашки. – Когда-то я заглядывала в них, – пробормотала она, и Хатин заметила в ее собственных бледных глазах слезы. – Когда-то, когда была очень молода. Он был Скитальцем, и хотя он не смотрел прямо на меня, я чувствовала дрожь, если его взгляд змеей скользил по мне. И весь остаток дня ощущала, как он следит за мной.
За обвисшей кожей и раздутым животом Хатин тщетно пыталась разглядеть молодую, стройную девушку.
– Мне пришлось в туман возвращаться в нашу деревню, и он, должно быть, потерял мой след. Долгие месяцы, когда мне доводилось стоять на пронзительном ветру или подставлять лицо волнам, я ощущала холод и думала о нем, и на мгновение мне верилось, что он отыскал путь ко мне. Но, увы…
– А он… потом все же отыскал вас? – Несмотря на волнение, Хатин слушала завороженно.
– Да уж, я позаботилась об этом единственным доступным способом. Разогнав прочих женихов, подалась в хранительницы. В первый день я запалила фитиль одного из фонарей и снова ощутила это – как будто меня нежно погладили перьями холода. Я научилась ощущать и взгляды других, но те были торопливые – словно по щеке трепали. Этот же – единственный задерживался.
«Ты променяла жизнь на взгляд», – в недоумении подумала Хатин.
– Сегодня он впервые не явился на встречу, – сообщила хранительница, потирая руки, как делают бабушки на похоронах. – Он не пропустил бы встречу, если бы его глаза были открыты. А они закрылись, теперь уже навсегда.
От двери вдруг потянуло ветром. Один фонарик погас, выпустив струйку дыма. На глазах у Хатин старуха принялась переходить от одного фонаря к другому, поднося к ним ладонь, пока не нашла погасший. И только наблюдая, как она возится с фитилем, Хатин поняла, отчего старуха двигается столь медленно, на ощупь. Она была слепа.
Хатин поспешила помочь, поправила фитиль. Хранительница улыбнулась и тепло взяла ее за руку кончиками морщинистых пальцев. Коснулась плетеных травяных колец, ракушечных браслетов на запястьях. Утопленные в тенях складки на ее лице задрожали. Старуха оттолкнула руку Хатин.
– Прочь от меня! Грязная маленькая хитроплетунья! – Ее слепые глаза напоминали мраморные шары.
– Хатин… – в дверях возник встревоженный Лоан. Все еще потрясенная порывистой, как море, сменой настроения старухи, Хатин вдруг осознала, что толпа снаружи ропщет. – Ты должна с ними поговорить. Оттягивать больше нельзя.
Дрожа, Хатин вывела Арилоу на улицу. Шум моментально смолк – все приготовились услышать тихие, расплавленные слова прорицания.
– Жители
Голоса забурлили в толпе: взволнованные, возмущенные, недоверчивые.
– Зачем впустили ко мне хитроплетунью? – опаляя ночную тьму, раздался голос старой фонарщицы. – Почему не сказали, что в хижине у меня раковинозубая хитроплетунья? Кто дал ей право касаться грязными руками моих фонарей?
Ж-ж-ж, ж-ж-ж. Пчелы что-то заподозрили, пчелы гневаются.
– Что ты сделала с фонарями? – выкрикнул кто-то.
– Что вы сделали с фонарями в остальных хижинах? – выпалил еще кто-то.
– Почему не говорите нам, что творится в других частях острова?
– Ой, да перестаньте уже, детишки! И так ясно, почему нас держат в неведении. – Этот громкий и насмешливый голос Хатин узнала бы где угодно, даже если бы его исказил новый прикус. Где-то в разгоряченной толпе стояла Джимболи, обнажив в улыбке сверкающие зубы; птичка скакала у нее над головой, точно неспокойная мысль. – Подумайте! Во всех хижинах темно, кроме этой? Все Скитальцы, кроме хитроплетуньи, мертвы? Что же они, по-вашему, сделали? Что, по-вашему, говорил в письме инспектор Скейн? Вы сами все слышали! Он знал, что умрет, что его убьют хитроплеты. Его и прочих Скитальцев на острове! Наверное, так он и записал в дневнике – на страницах, которые хитроплеты потом вырвали!
Джимболи знает. Откуда?!
– Вот! – Хатин наконец разглядела ее угловатую фигуру в толпе: она размахивала листком пергамента над головой. – Вот вам и доказательство! Письмо, записанное у кровати господина Минхарда Прокса, которого море выбросило на берег у Сапфировой Крепости! Он сказал, что сидел в лодке, а веревку перерезали, что его отправили дрейфовать в море! Скейна с ним не было! Они солгали! В чем еще они лгали?
«Возможно ли такое? Минхард Прокс выжил?! И если да, то как его письмо попало в руки к Джимболи, а не в карман губернатора?»
Ж-ж-ж, ж-ж-ж, рев. Хатин ощутила ненависть горожан, как волну жара.
– Я ваша госпожа Скиталица! – закричала она, пытаясь заглушить вал, который готовился накрыть ее. – Я ваша госпожа Скиталица и требую…
Арилоу внезапно взвыла и выгнулась назад. Хатин обернулась посмотреть и увидела, как сестра облизывает разбитую губу: кто-то бросил в нее чем-то. Стон Арилоу превратился в грубый, истошный вопль – она взмахнула руками и угодила ребром ладони в лицо мужчине, который пытался ухватить ее за накидку.
– Мой глаз! – Он тут же согнулся пополам и скорчился на земле. – Она мне глаз прокляла!
Хатин отчаянно пыталась отпихивать протянутые к сестре руки. Из темноты выскочила молодая женщина в траурном чепце и схватила Арилоу за плечи.
– Верни душу моей малышки! – закричала она. – Это ты украла ее и выпила ради силы – я вижу, как она смотрит сквозь твои глаза!
Это уже были не люди. Их лица пучились и выгибались, принимая новое выражение, пока не стали похожими на сжатые кулаки. Приливом рук Хатин и Арилоу мотало из стороны в сторону.