Остров Д. Метаморфоза
Шрифт:
– Да. Обещаю.
– Ты даже можешь там остаться навсегда, - добавил я и усмехнулся, а потом встретился взглядом с отцом и опустил глаза. Иногда я не понимал, что меня бесит больше то, что он её любит, или то, что она любит его, а меня нет.
Казалось, эта маленькая, мерзкая Гусеница специально не поддается на провокации, чтобы всегда наказывали только меня. Чтобы отец видел, какой я засранец, и хвалил только её, чтобы увозил свою дочь в город, а меня оставлял дома.
Не знаю, когда все начало меняться. Я сейчас и не вспомню… мне кажется, это случилось как-то неожиданно. Совершенно неожиданно
Я поймал её в коридоре, после ужина, на который она не пришла, и заставил сказать, кто это сделал. Она сказала не сразу, только когда я пригрозил спалить её мерзкого зайца. Это сделал Дари. Мой друг… впрочем, он перестал им быть именно с этой минуты.
Дари я тогда выманил на пустырь за школой, выбил ему зуб и сломал все пальцы на правой руке.
– Ты совсем свихнулся, Мад! Ты же ее ненавидишь! Она Гусеница! Гу-се-ни-ца! И она мне огрызалась!
– Она МОЯ Гусеница, и никто не будет ее бить и обижать! Никто, кроме меня, понял, урод?! – с наслаждением услышал, как громко хрустнули его пальцы под моими ногами.
– Ты просто в нее влюбился. В свою сестру. Все в вашей семейке извращенцы и прелюбодеи! Я видел в твоем рюкзаке её фотку.
– А теперь треснул и сломался его передний зуб о костяшки моих пальцев.
Меня выгнали из школы на неделю. Но отец, как ни странно, не наказал. Он даже слова мне не сказал и не спросил, из-за чего произошла драка. Я только слышал, как он говорил матери, если я кого-то ударил, значит, было за что.
«Мадан просто так не полезет в драку». Ха! Черта с два. Сколько раз я потом буду из-за нее лезть в драки, ломать носы и руки только за то, что на нее не так посмотрели. Потом я буду за нее убивать... Но этого тогда еще не знал никто.
С каждым днем внутри меня нарастал какой-то ураган. Комок вселенской ненависти ко всем. А к сестре особенно. Не замечает меня. Радуется жизни. Живет в свое удовольствие. Прихорашивается у зеркала и играет в куклы.
И я продолжал над ней издеваться все изощренней и изощренней. Я даже не задумывался, почему она всегда одна… почему у нее нет друзей, как у меня. Я считал, что это она слишком высокомерна, чтобы с кем-то дружить.
***
– Хочешь поиграть с нами, Гусеница?
В тот день я сам пришел к ней в комнату и даже постучал в дверь. Помню ее удивленный взгляд и приоткрывшийся пухлый рот.
– Что уставилась? Хочешь или нет? Два раза предлагать не буду!
– Да. Очень хочу, Мадан.
Вздрогнул от того, как она назвала меня по имени. У нее это получалось как-то особенно, с каким-то акцентом на первый слог. И я никогда не понимал - меня это бесит или мне нравится.
– Отлично. Мы ставим спектакль и дадим тебе главную роль. Надень то платье, что отец привез тебе вчера.
Гусеница спустилась со мной во двор, в красивом розовом платье с кружевами и оборками. Красивое платье. Очень красивое. И она в нем красивая. На бабочку похожа. Отец привез его из города в белой коробке, повязанной бантами, и подарил ей. Оказывается, Гусеница увидела платье в журнале и мечтала
Нам с друзьями стало скучно, и я пообещал, что развлеку всех, когда приведу сестру. Пирсу эта идея не понравилась, а мне было наплевать, что он об этом думает. Если не хочет участвовать, он может валить домой и больше никогда к нам не приходить. Он мой друг, а не этой…
– Роль?
– Ну да. Будешь актрисой.
– Актрисой?
– Ты всегда все переспрашиваешь? Для начала мы должны утвердить тебя в роли. Пошли, я помогу тебе перевоплотиться.
Мальчишки и девчонки с трудом сдерживали смех, а она смотрела на меня своими огромными глазами и согласно кивала. Я увел ее на задний двор и толкнул в конский навоз. После дождя он размяк в вонючую грязную жижу и теперь стекал с нее ручейками. Она вся была в нем. С ног до головы. Даже ее локоны и ленты в волосах. Некрасивая. Грязная. Мерзкая. Мы стояли над ней, валяющейся в навозе, и заливались смехом:
– Это будет очень сложная роль. Ты будешь играть кучку дерьма. Мы будем проходить мимо и, закрыв носы, говорить «фу-у-у».
Она не заплакала, как ждали все мы, а особенно я. Просто ушла в дом, а уже через несколько минут мать позвала меня. Мне тогда ужасно влетело. Лиона прекрасно знала своего сына. Знала, что я виноват. Меня закрыли в дальней комнате на подвальном этаже, оставили без обеда и ужина. Отец отказался со мной разговаривать и запретил видеться с друзьями на все время каникул.
Они с матерью тогда уехали на важный прием, а нас оставили с няньками и слугами. Я же должен был думать о своем поведении до утра. Ни о чем я не думал… кроме как о Гусенице, из-за которой опять наказан, из-за которой отец меня ненавидит, а мать все чаще и чаще разочарованно отводит взгляд. Почему я должен ее любить? Какого черта должен принимать и делиться с ней тем, что принадлежит мне?
Я задремал на узком диване, как вдруг услышал, как кто-то стучит в окно. Поднял голову и увидел Гусеницу с тарелкой в руках и зайцем под мышкой. Кажется, я даже застонал от досады.
– Открой, Мадан. Я тебе кекс принесла.
Да неужели? Принесла мне? Она издевается? Я подошел к окну и открыл его, глядя на девчонку, стоящую на коленях с тарелкой в руках.
– Дика дала мне, а я тебе половину принесла. С клубникой.
Я забрал тарелку, несколько секунд смотрел на аппетитный кекс и боролся с урчанием в голодном желудке, а потом поставил его на подоконник.
– Зачем ты его принесла, м? Чтоб все думали, какая ты хорошая? Добрая?
– Нет. Потому что ты остался голодный из-за меня.
– Из-за тебя? – я рассмеялся.
– Ну да. Ты ж сама в навоз прыгнула. Зачем ты это делаешь, Гусеница?
Наверное, тогда я и сам не знал ответ на этот вопрос… и она не знала, потому что нахмурила тонкие брови и несколько секунд думала, а потом ответила:
– Ты мой брат, и я люблю тебя.
– Любишь? – я продолжал смеяться, а внутри что-то мерзко засаднило, заскребло где-то в районе сердца.
– Сильно любишь?
Она кивнула.
– А зайца мне своего дашь поиграть?
Она перевела взгляд на игрушку, потом на меня и протянула мне длинноухое, потертое и затасканное существо.