Остров Фиаско, или Последние приключения барона Мюнхаузена
Шрифт:
Хлопают стулья, зал быстро заполняется: шляпы, фуражки, платки…
— Смотри, — толкает меня Павлик, — Колька Рябов!
И правда Колька — в первом ряду уселся, головой вертит. А вон и Чернов с Соловьевым… Да тут полкласса!
— Васька, Колька! — кричим мы и размахиваем фуражками.
Увидели, смеются! Вот здорово!
Все! Началось! Тихо! Тихо!
В черных бескозырках бегут матросы, бегут солдаты… Строчит пулемет… падают, встают… враги наступают… Победа или смерть!
Они идут в разорванных рубашках, забрызганные кровью,
Но вот далеко из-за леса взвилось облачко пыли, и на пригорок вылетел всадник, за ним — второй, третий… И вот уже целый отряд мчится по полю, и поле мчится ему навстречу. Наши! Наши!
И тут заиграла такая музыка, такая музыка, что кажется, будто и мы в зале скачем на помощь пленным. Скорее, скорее, скорее!
И зал зашумел, заскрипел, задвигался.
А конница мчится по полю, потом через речку и на гору, и с горы… А наших уже подводят к обрыву… Скорей, ну скорей же! Последний поворот — и, блеснув саблями, отряд вырывается к самому обрыву. И тут в зале началось!.. Ребята стали вскакивать, кричать, а наши пленные уже бьются вместе с конницей, и все ребята кричат: «Ура-а!»
Вспыхнул свет, и все потянулись к выходу. Пахнуло ветром, прогремел грузовик… И мы увидели часы на углу — без пятнадцати четыре — и синюю вывеску: «Канцелярские товары».
— Покупайте пирожки! Покупайте пирожки! — кричала продавщица в белом халате.
А рядом, освещенные сентябрьским солнцем, краснели в ларьке помидоры.
— Ура! — донеслось издалека. Это кричали ребята в розовом зале.
Мы стояли у афиши и смотрели на тех, кто купил билеты на четыре…
А впереди — уроки, уроки… до самого вечера, и опять — в школу.
И тут налетели наши ребята:
— Здорово, а? — кричал Петька Харлашкин. Он сегодня уже два раза смотрел этот фильм и оба раза без билета.
Вдали, в самом конце улицы, густо зеленел сквер. Посреди широкой площадки стоял обмелевший фонтан.
— В футбол сыграем? — предложил Петька. — Вы идите в сквер, а я — за мячом.
«Домой надо идти, опоздаю…» — подумал я и поплелся вместе со всеми.
Воротами у нас были высокие густые каштаны. И вся земля вокруг была усыпана зелеными игольчатыми ядрами. Мы побросали куртки в траву, на каштаны, Петька свистнул, и игра началась.
Я откинул мяч Сережке, Сережка — мне, я — ему, он — мне, Петька — за мной… Я остановился, бац по мячу — прямо Петьке в лоб, а от него — в ворота.
— Гол! Гол! — закричали мы.
— Не считать! — орал Петька, держась за лоб. — Не считать! Штрафной!
Подхватив мяч, Чернов обыграл меня, потом — Кольку…
— Сашка, пас, пас! — кричал ему Петька. — Пас, балда, пас!
Но Чернов уже мчался к нашим воротам:
— Атакует Марадона! — вопил он, приближаясь к воротам. — Атакует Эйсебио! Бьет Пеле!
Тут он наступил на мяч и свалился. А мы снова гол забили:
— Два — ноль! Два — ноль!
И мы с Сережкой обнялись и пожали
— Ноль — ноль! — заорал Петька. — Наши ворота шире!
Красный и всклокоченный, с грязным пятном на лбу, он принялся измерять ворота: свои — маленькими шажками, наши — большими.
— Это мы еще посмотрим!
— Посмотрим, посмотрим! — сплевывал Чернов. Он стоял на голове, задрав ноги, и отдыхал по системе йогов.
И снова мы бросились в атаку. Только я с мячом выбрался — Петька меня за ногу оттащил. А с Чернова штаны свалились… Удар!
— Взял! Взял! — замахал нам из ворот Павлик и, красиво бросившись, растянулся с мячом в руках.
Но тут набежал Петька, выбил мяч из рук и закатил в ворота:
— Один — ноль, — сказал он и вытер рукавом потный лоб.
— Один — ноль! Один — ноль! — закружился Чернов.
— Марадона! — кричали мы. — Пеле!.. Штаны подбери!
— Проиграли, проиграли, чего там… — отдувались они.
Усталые и охрипшие, с прилипшими рубашками, мы долго стряхивали пыль, разглядывали синяки. Потом разобрали куртки и пошли по домам. Петька Харлашкин ушел в третий раз смотреть кино.
9
Всю дорогу домой я бежал. А когда отворил калитку, то увидел в окне папу. Он стоял у самого подоконника и хмуро смотрел на меня.
Дома было тихо. На диван, где сидела мама, я старался не смотреть. Папа, заложив руки за спину, медленно прохаживался по комнате.
— Ты когда обещал прийти? — спросил он отрывисто. И стало слышно, как потрескивают обои на стене…
— Мари-на! Мари-на! — донеслось с улицы.
— Мы в футбол играли, — признался я.
— «Мы в футбол играли»! — закричал папа. — Они играли в футбол! И это вместо того, чтобы честно сказать: «Я виноват, я плохо поступил, я никогда больше так не сделаю!»
Я проглотил слюну и откашлялся:
— Я виноват, я плохо поступил, я никогда больше так не сделаю…
— Сколько раз, — закричал папа, — можно обещать одно и то же?! — и повернулся к маме: — А все потому, что он не чувствует никакой ответственности! Ответственности! — повторил папа и пристукнул карандашом.
«Как это не чувствую? Все время чувствую! И в школе, и дома, и в сквере сегодня… С утра до вечера покоя нет».
— Ну хватит, — сказала мама, — уже совсем поздно, пусть уроки делает…
…Высоко под потолком розовеет зонтик абажура, за окном, как в черном зеркале, висит такой же. И зеленое сукно стола в чернильных пятнах… учебники, тетради… А уроков задали столько — делать не хочется!
Да какой же это штрафной, если мяч в лоб попал? «Штрафной, штрафной!» Кричат как сумасшедшие…
Все! Хватит! Надо учить!
«Чик — щик, чик — щик… Оньк — еньк, оньк — еньк…»
Эти суффиксы — как муравьи. Господи, сколько их развелось в учебнике! И я учу, учу, учу… Потом принимаюсь за математику — скобки открыть, скобки закрыть… Потом за географию: «Равнина называется плоской, если… если…»