Остров Хризантем
Шрифт:
Я было вызвался тоже какое-то дело в дополнение к служебным обязанностям иметь, однако Степан Осипович в свойственной ему манере ответил: «А ваше, Иван Сергеевич, дело будет как раз в добром здравии всего экипажа заключаться. А ну как с кем-то хворь какая случится, станут лекаря спрашивать, а лекарь где – плотность воды меряет или скорость течения? Уж будьте любезны, у вас и без научной деятельности хлопот вполне много может быть. Экипажу-то почти четыре сотни человек! И уж постарайтесь, чтобы все при добром здравии служили. А уж коли сложность какая или случай неординарный, мы тут и Франца Ивановича спросим. Ну, согласны?».
Что мне было
Вот я и занялся тем, что всюду нос стал совать. То к мичману Керберу пристану, чтобы устройство барометра объяснил, то к Шаховскому – чтобы позволил с чашечным анемометром повозиться. Каждые четыре часа, независимо от погоды и времени суток, измеряются у нас температура и удельный вес морской воды, промеряются глубины, исследуются морские течения, определяются и многие другие параметры. Некоторые наблюдения ведутся каждые пять или десять минут. Все при деле, практически весь экипаж. А мне как же в глаза другим смотреть? Вроде бы и при должности, да не занят ничем.
Но более всего мне хотелось с мичманом Костей Шульцем напарничать. Давно хотелось. Макаров ему как самому молодому и смелому поручил на корвете во время похода фотографией заведовать. Вот тот и ухитрялся и офицеров с мичманами за работой снимать, и матросов по всяким командам снующих, и в кают-компании, и на палубе. Всюду отчаяние имел Костя залезть, закрепиться сам да фотоаппарат с собой втащить, а потом такие порой снимки делал, что аж голова кружилась. Ну и помогал я ему иногда.
Несколько раз на себе взгляды командира корабля ловил, думал, что бранить меня станет. Однако Степан Осипович лишь в бороду свою улыбался да озорно подмигивал. Я уж было совсем осмелел, подумал, что негласно мне стало все разрешено, и снова ошибся.
Случилось одному матросу с реи сорваться да ногу сломать, а я в это время не в докторской каюте был, а совсем в противоположном месте корабля. Матроса на руках принесли, а подлекаря нету. Позвали, конечно, я стремглав помчался, шину наложил, из болевого шока беднягу вывел. А тут и Степан Осипович. «Ты, братец, учти, – говорит, – за тобой как ни за кем другим задержки быть не должно! Понял ли?»
Как не понять. И с тех пор жизнь моя на корабле сильно изменилась. Даже не знаю, как сказать: в лучшую ли, в худшую ли сторону. Как я уже говорил, с медицинской стороны работы было мало, так что слонялся я без дела и от скуки помирал. Если бы не чтение, так и с ума бы сошел совсем. А так в библиотеке корабля нашлось немало поучительных книг, вот я их по очереди и читаю теперь. Да еще потихоньку так, ненароком будто, стал ближе к Макарову находиться: где он бывает – там и меня ищи, куда он направится – туда и я следом.
По вечерам в кают-компании офицеры собираются, каждый что-то вспомнит, вместе посмеемся, погрустим иногда о днях минувших, о людях, славу российскому флоту добывавших. И все знают, что Степан Осипович обязательно что-то интересное, поучительное расскажет.
Вот я и стал после этих вечерних посиделок в дневник записывать
– А что вы там пишете все время, Иван Сергеевич? – спросил однажды Макаров. – Вам вроде бы вахтенного журналу вести нет необходимости.
– Так я просто свои наблюдения записываю, – отвечаю, а сам сробел, аж краской лицо залило. – Ваши слова, сказанные в поучение, свои соображения. Разное.
– А для чего?
– Пока не знаю, – говорю честно, – может, потом воспоминания напишу.
– А я так точно напишу! – воскликнул Макаров. – О походе нашем как есть подробно изложу по завершении его. Огромное количество научного материалу собрано будет, да и не только научного. Как же можно без публикации обойтись? А читатели непременно отыщутся. Для человека любознательного и одаренного все интересно и все достойно его познания. Изучение же окружающей моряка стихии не только не вредит военному назначению судов, но, напротив, пробуждая мысль, отрывает людей от рутины судовой жизни.
– Вы сумели так экипаж направить, что всякая невоенная деятельность, то бишь научная, ему не только полезна весьма, но и работается с большой охотой, а это, согласитесь, редкость большая.
– Просто я люблю море и свою работу, а экипаж, смею надеяться, любит меня.
– Это истинная правда, Степан Осипович!
– Что же касается исследований… Понимаете, Иван Сергеевич, океан – это, знаете ли, как женский характер, который весьма непросто распознать порой. Он скрыт, упрятан на неизведанную глубину, до которой не всякий еще добраться сможет. Так и глубины морей, а в особенности океанов, остаются как будто под покрывалом. И каждый раз, когда наблюдаешь спуск в бездну своего батометра для доставления воды, понимаешь: он делает отверстие в этом покрывале. Таких отверстий сделано еще очень немного. То, что видно сквозь эти отверстия, дает только легкое понятие о явлениях, происходящих в глубинах. И нужно еще много и много трудиться, пробивая в разных точках таинственное покрывало, чтобы верно определить общую картину распределения температур и солености воды в разных слоях и сделать правильное заключение о циркуляции воды в морях и океанах.
– Мне представляется, что океан исследовать все же легче, чем женский характер, – осмелился вставить я.
– А знаете, Иван Сергеевич, – вдруг задумался Макаров, – мне кажется, я это сравнение не совсем удачно применил. Для красивости больше. Это все графу Льву Николаевичу Толстому более подвластно, нежели мне, сравнивать. Это он мастер в женских характерах копаться. Мне вот Капитолина Николаевна, жена моя, преданно и нежно служит на протяжении уже шести с лишком лет. Ждет меня отовсюду безропотно, склонности мои разделяет. Сейчас вот Сашеньку лелеет, дочурку вторую нашу. Первую, Оленьку, Господь к себе прибрал…
– Да, я это знаю. Нелегко вам это пережить…
– Мне как раз гораздо легче, чем супруге моей. Понимаете сами – почему. Здесь я, с вами, на «Витязе», и дело у меня большое и сложное. А с делом любую невзгоду жизненную преодолеть можно. Что же до женского характера, да и женских тайн вообще… Мужчины это все выдумали, неспособные женщину увлечь, для оправдания слабости своей.
Я не нашел что возразить, и наш разговор с Макаровым на этом в тот раз закончился.
22 марта 1887 г., 20 часов 45 минут