Остров Ионы
Шрифт:
— О, я хорошо понимаю, о чем вы тревожитесь. Вот наступит конец романа, да, словно конец света, и наше совместное путешествие прекратится. Куда же тогда нам всем деваться, его участникам? В особенности в том случае, если роман не будет опубликован?
— А что, вы полагаете…
— О, ничего я особенного не предполагаю, уж вы меня извините, потому что ничего не знаю… Этими делами я никогда не занимался, романов не писал. Сказано было, что мне хотелось строить прекрасные дворцы с помощью обычных строительных материалов, а не с помощью слов. Но и этого не получилось. Не появилось на свете городов, возведенных мной, стало быть, и не было, и не будет на свете такого румынского царя — Догешти-Строитель… Что же я могу предполагать? Вот меня недавно просветили, что многие известные на весь мир люди
— Но ведь к вам подходил, я видел, некий бомж с подобной же кармической проблемой…
— Кто? Бо… бомж?
— Ну да. Из не опубликованного нигде русского романа «Бомжи», автор неизвестен.
— Ах, этот господин… с голой грудью! Какое у него звучное аристократическое имя… или фамилия?.. Ну да, подходил. Так что же?
— Вот будем и мы шататься по разным непроявленным мирам, подобно этому господину. Что тут страшного?
— Пожалуй… О, вы так же меня убедили, как и другие господа из литературного клуба. Доводы одного были особенно убедительны и сильны. Он мне внушал: «Не старайся заглядывать в бездну, иначе она будет заглядывать в тебя. Вы оба сможете убедиться, что ничего особенного из себя не представляете, что с обеих сторон вы равным образом пусты. И скучнее этого знания ничего нет во всех бесконечных мирах. Так что не заглядывайте в бездну, Ваше Высочество, ибо она есть всего лишь зеркало, в котором вы увидите свою унылую физиономию».
— Вот кто-то и мне внушает сейчас… звучит внутри моего уха: Бог создал мир, чтобы рассматривать Самого Себя. Бог создал человеческие игры, чтобы играть с Самим Собой. Наверное, где-то близко находится пророк Иона. Это его строптивые мысли. Значит, мы скоро его встретим, и конец романа действительно приближается. И я хочу просить у вас прощения, Ваше Высочество, что явился невольным виновником вашей командировки в этот мир русских слов. Но я честно признаюсь вам, что никакого в том не было умысла с моей стороны, ни хорошего, ни плохого, буквально за миг до первого вашего появления в романе я ничего не знал о вас, Ваше Высочество, и такого имени — Догешти — никогда раньше не слыхал. В добавление ко всему этому — я никогда и в Румынии-то не бывал, ничего о ней не знаю. Но простите меня, ваш покорный слуга получал именно такие слова от Того, Кто правит моей жизнью, а распорядился я ими по своему усмотрению. Я решил вас включить в состав экспедиции на остров Ионы — и вот цель, кажется, наконец достигнута.
Он, конечно, очень опытный писатель, великолепный мастер в определенном смысле — в сочинении новых необычных читательских ощущений. Поэтому А. Ким и почувствовал, стремительно жонглируя подбрасываемыми ему словами, что в последнее время состав их становится все обыденнее и затрапезнее. По мгновенно определяемой им весомости каждого брошенного ему слова он угадывал в нем тяжесть обычных бытовых предметов, предназначенных как-то скрасить тот небольшой срок пребывания человеков на земле, что называется жизнью. И он правильно понял значение бытовой утяжеленности посылаемых ему слов, — только таким образом Я мог обратить внимание человека на то, что Тот, Кто командировал его на землю работать писателем, не особенно доволен им, в особенности тем, что в последние годы он позволяет себе заглядывать туда, где ему ничего не светит. И если жизнь, куда его отослали, — на этот раз великолепно оснащенным для творческой деятельности, — перестает ему нравиться, то его ведь могут и отозвать назад. Нет, Я не угрожал ему и не предупреждал уставшего писателя, Я только хотел, чтобы в голове у него наступила ясность: раз ты чувствуешь утомление от жизни, значит, и она несколько утомилась тобой. Если ушла из нее любовь, то зачем тебе, друг мой, дальше коптить небо?
Творчество, призвание, кармическое задание? Но ведь все это игра, и не твоя, и меньше всего значишь в этой игре ты сам, творец, и порой прекрасная фигура нагой лежащей на шелках женщины, изображенная мужественной рукой, или букет желтых подсолнухов
— Я не метла с-с-с…драная, я писатель, — с достоинством вслух ответил А. Ким, обернувшись в мою сторону.
— С кем это вы? — удивленно и обеспокоенно спросил принц Догешти, во все глаза глядя на писателя.
— Ты меня извини, братец, — тотчас же опомнившись, молвил Я. — Не знаю, что на меня нашло. Должно быть, незаметно съехал на уровень бомжа. Но мне на моем уровне не пристало, разумеется, ругаться как последнему бродяге. Однако я не выдержал. Я очень тревожусь за тебя. Тебе грозит опасность.
— Кто это? Чей это голос слышится? — уже сильно встревожился принц, вращая головой из стороны в сторону.
— Успокойтесь, Ваше Высочество, — отвечал А. Ким, понурившись. — Это всего лишь голос Того, Кто опекает меня. Я его сам никогда не видел. Он всегда был добр ко мне, а теперь вот ругается. Видно, что-то я в своей жизни сделал не так.
Ну, этого Я также не мог спустить ему! И довольно сдержанно, сухо высказался:
— Ты всегда нравился мне редкой внутренней честностью. Я ценил тебя за это. А теперь ты лицемеришь… И это не нравится мне.
— В чем мое лицемерие?
— Ты ведь прекрасно знаешь, что в своей жизни сделал не так.
— Ну, допустим… Если так — тогда мне можно приступить к покаянию?
— Если хочешь. Никто тебя не принуждает. Ты действительно СВОБОДЕН.
— Так я покаюсь? Начинаю. Я всю жизнь боялся смерти. В детстве я сильно болел поэтому, наверное.
— Все человеки боятся смерти. Ее и надо бояться. Так что грех невелик.
— Но я ее так боялся, до потери пульса, что невольно стал искать бессмертие.
— И каковы успехи? Нашел его?
— Только в слове безсмертие, в нарушение правил новой русской орфографии.
— Это не страшно. Что еще?
— Я в детстве был слабым и болезненным, поэтому сильные дети колотили меня. Но я был умным, а в прошлых своих инкарнациях был высокородным, из королевских отпрысков. Поэтому я возненавидел грубых и сильных, которые, как правило, глупы и из самого подлого рода.
— Вообще-то ненавидеть кого бы то ни было — это нехорошо. Но, мой друг, ты же знаешь, что ненависть умных — это оборотная сторона их любви. Вот ненависть глупых — она одностороння, это сплошняк ненависти. А ты был умненьким, значит, ненависть твоя имеет скидку наполовину.
— А еще я имел смелость написать кучу книг, в которых эта любовь и ненависть так и бурлили, кипели, переливаясь через край. Я их замешивал поровну, считая это самым умным принципом, потому что меня научили: две близняшки правят человеческим миром — любовь и ненависть.
— Кто тебя научил?
— Проклятые книги, которые я читал.
— И ты, значит, им поверил?
— Каюсь, да.
— И все слова, которые Я посылал тебе…
— Пощадите! Дорогой мэтр Ким, с кем же все-таки вы разговариваете? вскричал принц Догешти. — Или вы сами с собою?..