Остров на карте не обозначен
Шрифт:
— Вы ничего не выиграете, если погибнете в каземате из-за своего упрямства, — продолжал Реттгер. — И партия, к которой вы принадлежите, даже не узнает, как преданно вы ей служили. — Реттгер изучающе наблюдал за лицом Андриевского. Оно оставалось таким же неприступным, как и раньше. — А мы, Андриевский, сохраним вам жизнь и будем хорошо платить. И забудем, что вы коммунист.
— Не старайтесь, полковник. Не тратьте ваше красноречие понапрасну. Я останусь коммунистом до конца! И ничто не сломит меня перед
Реттгер вернулся за стол и, пристально глядя на Андриевского, зловеще предупредил:
— Подземный каземат вы уже знаете… Но там у нас есть еще и каменные гробницы… Таких, как вы, мы замуровываем туда живыми!…
— Жалею, полковник, что не мне придется вас судить!
— Вы фанатик, Андриевский, хотя считаете себя реалистом. Речь идет о самом реальном для вас — о вашей жизни!
— Вы хотите, полковник, прежде чем убить, извлечь из меня горючее для вашей дьявольской машины истребления, направленной против моего народа. Вы думаете, что если я в ваших руках и вы меня физически почти доконали, то я сдамся на вашу милость? Нет и нет! Ни-ког-да!
— У вас нет иного выхода, Андриевский!
— У нас, полковник Реттгер, есть песня: «Никогда, никогда, никогда коммунары не будут рабами!» Учтите, ее поют не только коммунисты.
— Мы покончим с коммунизмом раз и навсегда! — злобно перебил эсэсовец.
Андриевский презрительно улыбнулся.
— С коммунизмом расправляются уже сто лет, а шаги его на земном шаре делаются все шире. Нет, полковник, для этого у вас тонка кишка! А фашизму действительно приходит конец!
— Замолчите, Андриевский!
— А вы не кричите на меня. Я вас не боюсь, учтите. Знаю, что вы меня замучаете. Но и последний мой вздох будет ненавистью против вас. Пожалуй, на этом наш разговор можно кончить, полковник Реттгер!
Реттгер откинулся на спинку кресла и злобно спросил:
— Может быть, вы еще подумаете?
Андриевский не ответил.
— Вы еще заговорите! — в бешенстве крикнул Реттгер. — Вам представится последняя возможность подумать — в каменной гробнице! И вы еще попросите моей милости!
Он яростно нажал на кнопку звонка и держал ее, пока в кабинет не вбежали конвоиры, Хенке и дежурный эсэсовец.
— Убрать его!
— Я пойду сам, — сказал Андриевский и с усилием встал. Но конвоиры грубо подхватили его под руки и выволокли из кабинета.
Все еще клокоча от ярости, Реттгер ударил кулаком по столу.
— В гробницу! — крикнул он Хенке.
— Слушаюсь, господин штандартенфюрер!
2
Реттгер нервно походил по кабинету из угла в угол. Потом вернулся за стол.
— Введите ко мне норвежца!
Хенке поспешно вышел и через минуту возвратился вместе с заключенным «западной»
— Садитесь, доктор Ольсен! — не то пригласил, не то приказал Реттгер.
Ольсен сел в кресло у стола, где только что сидел Андриевский!
— Хотите сигарету, доктор? — привычно предложил Реттгер.
— Нет. Если разрешите, я закурю свою трубку.
Реттгер кивнул, и Ольсен раскурил короткую трубку.
С густой курчавой бородкой и обветренным осунувшимся лицом, в грязной, потрепанной одежде, он был похож сейчас на простого рыбака с одного из северных островов Норвегии.
Несколько минут Реттгер сверлил Ольсена острым взглядом. Потом спросил:
— Почему вы, доктор Ольсен, скрывали свое научное звание и специальность?
— Здесь я действительно об этом не говорил. А раньше ваши гестаповцы отлично знали, кто я такой.
— Когда раньше?
— Когда арестовали меня и объявили заложником.
Глаза Реттгера уставились на Хенке.
— Почему вы об этом не знали?
Хенке доложил:
— Карточка на доктора Ольсена была заведена только здесь, господин штандартенфюрер. А у нас доктор о своей специальности умолчал.
Реттгер снова повернулся к Ольсену:
— Что вы на это скажете, доктор? Вы же знали, что мы караем за сокрытие таких сведений о себе!
— Здесь мое научное звание и специальность потеряли всякое значение. Я здесь только заключенный… смертник…
— С вашей специальностью вы и здесь можете не только спасти свою жизнь, но и заработать свободу… Если, конечно, станете работать на нас.
Ольсен молчал, попыхивая трубкой.
— Вам, доктор Ольсен, кажется, не нравится мое предложение?
— По честному говоря, оно мне действительно не нравится, полковник.
Не глядя на Ольсена, Реттгер жестко сказал:
— Вы забываете, что мы умеем заставлять работать, когда надо, хочет этот заключенный или не хочет!
— Можно вышибить мой дух из тела, но вынуть из моей головы знания вы не сумеете, полковник, если я сам не захочу отдать их вам…
Реттгер прищурился, побарабанил пальцами по столу и вдруг переменил тон:
— А если мы вам заплатим, доктор Ольсен?
Ольсен запыхтел трубкой энергичнее…
— И не просто заплатим, а заплатим хорошо, доктор Ольсен? — продолжал Реттгер, наблюдая за лицом норвежца.
Трубка Ольсена еще больше задымила, захрипела. Но он продолжал молчать.
— Что же вы молчите? — В голосе Реттгера зазвучала угроза.
— Я взвешиваю ваши предложения…
— И долго вы будете взвешивать?
— Дня два, полковник.
— Слишком долго, доктор. У нас дорог каждый день.
— Я люблю все взвешивать обстоятельно…
Реттгер пристально посмотрел на Ольсена.