Остров на карте не обозначен
Шрифт:
— Если бы такая голова, но без советской начинки, была на твоих плечах, я мог бы спать спокойно, — сердито сказал Реттгер. — А сейчас вы его не трогайте!… Ему, как и всем славянам, будет здесь один конец. И чем лучше они будут работать — тем скорее наступит этот конец…
Раздраженный последним замечанием Хенке, Реттгер коротко закончил:
— С вами тоже все! Вы свободны…
6
В бараке было безлюдно. Дневальный, окончив уборку, сидел, отдыхая, на
— Пархомов здесь? — спросил Матвеев, входя.
— Я его не знаю, товарищ Матвеев, — дневальный встал. — Один из новеньких сидит там в углу, может, это он? Больной, видно.
— Как наши доходяги?
— Сейчас спят. Напоил их чаем, дал по брюкве, сделал все, как вы сказали.
— Хорошо.
Матвеев прошел в конец барака. Действительно, в самом углу на табуретке сидел Пархомов. Прислонившись головой к стене, он спал, засунув руки в рукава своей моряцкой шинели. Даже во время сна с его лица не сошла тревога, томившая его сердце с раннего утра.
— Пархомов! — позвал Матвеев, тронув его за плечо.
Тот вздрогнул всем телом и сразу же вскочил на ноги, еще не понимая, где он и что с ним.
— Пошли, Пархомов. Ты опять нужен.
Пархомов беспрекословно двинулся за Матвеевым, не спрашивая, куда и зачем. И только в знакомом проходе за восьмым бараком он как бы очнулся, когда проходил мимо места, где произошла схватка с предателем.
— Известно ли что-нибудь о Смурове? — спросил он.
— Известно. Сейчас все узнаешь.
— На суд, что ли, меня ведешь?
— Помолчи, Пархомов. Я очень устал сегодня. Поговорим на обратном пути.
Пархомов задумался о том, что его может ожидать. Молча дошли они до знакомой двери. Как и в памятный вечер, когда Пархомова вызывали сюда впервые, Матвееву открыл дверь тот же человек в ватнике. Следующую дверь открыл сам Матвеев, предварительно постучав.
Они вошли в таинственную для Пархомова кладовку. У той же бочки при свете свечи сидел над какими-то бумажками Смуров.
В радостном изумлении Пархомов замер, а затем бросился было с протянутыми руками к Смурову, но остановился и, смутившись, опустил руки.
Смуров сделал вид, что не заметил радостного порыва Пархомова, и спокойно пригласил:
— Садись, Пархомов. И ты, Матвеев.
Пархомов уселся на край ящика рядом с Матвеевым. Сидеть было неудобно, но переменить место он не решился.
Смуров собрал бумажки и спрятал их в карман.
— Встретиться вчера нам, к сожалению, не удалось, — начал он. — Поговорим теперь. Прошу помнить, что в наших условиях краткость в словах — больше чем необходимость. И еще: не станем выяснять то, что уже ясно, говорить то, что уже сказано. Повторяться ни к чему. Договоримся о том, как предотвратить ошибки в дальнейшем… Слово тебе, Пархомов.
— Товарищ Смуров! — Пархомов встал, волнуясь. — Я уже говорил вам, что готов принять любое наказание за свой проступок…
— Пархомов,
— Московские радиопередачи можно теперь принимать регулярно, — коротко доложил растерявшийся Пархомов, неловко усаживаясь на то же место. — Но кому и как передавать записи — я не знаю. Дайте указания.
— Да, такие указания необходимы, — согласился Смуров. — Мы их обдумали, и тебе, Пархомов, надо их твердо усвоить.
Пархомов беспокойно шевельнулся.
— Распространение радиоинформации в лагере требует особой осторожности, — продолжал Смуров. — И начинается она с тебя, Пархомов. Записанную радиопередачу ты на территорию лагеря из лабиринта никогда больше не выносишь. Будешь оставлять ее в пещере, при выходе в лагерь. Матвеев покажет — где. Там потом ты с Матвеевым и Медведевым перечитываете запись и все важнейшее запоминаете. Твоя запись тут же сжигается…
— Ясно, товарищ Смуров. — Пархомов поежился. — Очень ясно.
— Распространение информации в лагере будет производиться только устно, без твоего участия. Это дело других товарищей. Ты должен от этого оставаться в стороне. Как это организуется и по каким звеньям пойдет — тебе знать пока нет надобности… Достаточно тебе этих указаний и разъяснений? Или у тебя есть вопросы?
— Вопросов нет. Мне все понятно.
— Ты у нас — новый. Твердо запомни такое строгое правило: каждый в нашем тайном деле связан только с теми товарищами, с которыми он получил связь. И знает только те задания, в которых, по указанию, сам участвует… Понятно тебе, почему так?
— И это понятно, товарищ Смуров… — У Пархомова захватило дух: «Тайное дело… Звенья… Значит, подпольная организация действует широко… А я, идиот, так ершился тогда с Фомой!…»
— Думаю, уже нет надобности говорить тебе, Пархомов, что нашу добровольную дисциплину надо выполнять с неколебимой строгостью. Теперь ты это понимаешь сам. И мы верим в тебя.
Последние слова Смуров произнес с такой душевной мягкостью, что у Пархомова защипало в горле, — и от сознания своей вины, и от счастья, что вера в него не потеряна.
— Чтобы покончить с твоей ошибкой, придется тебе еще немного потрудиться. — Смуров встал, вытащил из ящика в углу тетрадь и вместе с карандашом подал Пархомову. — На этой бумаге и этим карандашом напишешь еще несколько листовок с текстом, что я тебе диктовал…
— Когда их надо написать? — радостно спросил Пархомов.
— Сегодня. Напишешь пять экземпляров.
— А не шесть? — спросил Смурова Матвеев. — У них — две. А должно быть восемь.
— Нет, напишем пять, — повторил Смуров. — Одну мы «не найдем»…