Остров надежды
Шрифт:
Старцев был дома. От него сильно попахивало вином, и он сидел мрачный. Нанехак отдала мясо сестре, и та, поблагодарив ее, сказала мужу:
— Гляди, настоящая коровятина.
— Не коровятина, а говядина, — сердито поправил жену Старцев.
— Мы пробовали, — сказала Нанехак. — Ничего, есть можно.
— Есть можно! — презрительно усмехнулся Старцев. — Да что вы понимаете в настоящей говядине, едоки копальхена! Это же чистейшее мясо!
— У моржа тоже чистое мясо, — возразила Нанехак. Она никогда не уступала
— Морж-то купается, — продолжал Старцев, — да вы из него делаете черт знает что! В рот взять противно!
— Не бери, — с вызовом ответила Нанехак. — Никто тебя силой не заставляет. Можешь подыхать с голоду.
— Ну уж с голоду теперь не подохну, — с неожиданной злостью возразил Старцев. — На складе хватит продуктов. А к Новому году, глядишь, и свиней забьют.
— Неужто ты будешь есть эту гадость? Грязнее животины не видела! Собака и та чище!
— Эх ты! Как была темной эскимоской, так и осталась! — махнул рукой Старцев.
Нанехак с презрительной улыбкой посмотрела на зятя и даже не удостоила его ответом.
Несмотря на то что этот человек уже несколько лет жил среди эскимосов, он так и не удосужился научиться их языку, обходясь лишь несколькими жаргонными словечками, принятыми у торговцев. Нанехак с сестрой могли свободно разговаривать при нем о своих делах, не опасаясь, что Старцев поймет их.
— Отец худо себя чувствует, — тихо сказала Нанехак. — Иногда по ночам будит нас кашлем.
— Аналько звали?
— Отец был у него. Тот отказался помочь. Доктор Савенко к нам приходил.
— И что он сказал?
— Похоже, обиделся, потому что отец не позволил поставить себе стеклянную палочку.
— Зря он так, — осуждающе произнесла Таслехак. — Когда мой младший занемог животом, Савенко его вылечил. Дал проглотить какое-то лекарство, похожее на муку или снег. Настоящее чудо. Может, ты все же уговоришь отца?
— Попробую, — обещала Нанехак.
После смерти матери так уж получилось, что отец стал ближе к младшей дочери, и часто действительно бывало так, что он слушался только ее.
— Мой-то тоже не очень здоров, — вздохнула Таслехак. — Как и в прошлом году, у него снова зашатались зубы. Тогда мистер Томсон заставил его поесть сырой нерпичьей печени, и все прошло. Сейчас я ему говорю, а он только отмахивается.
Нанехак искоса посмотрела на Старцева. Тот сидел на небольшой скамеечке и, закрыв глаза, раскачивался, бормоча что-то себе под нос, монотонное, тоскливое, похожее на песнопение.
— Что с ним?
— Не знаю… Так бывает, когда он выпьет.
— А где же он достает?
Таслехак не ответила. Дурная веселящая вода была на острове на строгом учете. Выдавали ее очень редко, только по праздникам или же в медицинских целях. Веселящая вода перестала быть предметом
Старцев примолк, видимо все-таки догадавшись, что женщины судачат о нем.
— А я вам говорю, что счастья на этом богом забытом острове не будет ни для кого! — вскрикнул вдруг Старцев. И на этот раз язык его не заплетался.
Нанехак взглянула на него с ужасом. Грязные, спутанные волосы с серой проседью свешивались на потный, изрезанный морщинами лоб, небольшой, но толстый нос с прожилками темных сосудов покраснел и словно бы вздулся. Из-под лохматых бровей глаза смотрели злобно и одичало.
В свою ярангу она вернулась в смятении. И никому не рассказала о пророчестве Старцева, но почему-то оно запало ей в душу и не давало покоя, отгоняя ночной сон. Нанехак проснулась ночью от стона. Отец лежал в пологе, высунув голову в чоттагин, и старался сдержать рвущийся наружу кашель. Щенок, поскуливая, норовил лизнуть его в лицо.
— Отец, — тихо окликнула его Нанехак.
— Спи, дочка, — отозвался из темноты Иерок. — Кашель прошел.
— Почему бы тебе на самом деле не сходить к доктору?
— Мне кажется, что русский доктор так же мало смыслит в здоровье человека, как и наш Аналько, — помедлив, ответил Иерок. — Самое мудрое и верное в моем положении — дать болезни спокойно и естественно пробыть в теле положенное время… Недуг как непогода: рано или поздно кончается.
Нанехак хотела было возразить, что от болезни можно и умереть, но тут же отогнала от себя кощунственную мысль и напомнила про Старцева.
— У него слабеют зубы потому, что он пренебрегает нашей едой, привередничает и брезгует, — заметил Иерок. — В прошлый раз как поел нерпичьей печени, так и ожил. А нынче, когда русской еды вдоволь, он и смотреть не хочет на моржатину и даже от свежего медвежьего мяса воротит нос.
— Многие наши тоже набросились на русскую еду, — сказала Нанехак. — Как ни войдешь в ярангу, везде варят кашу или пекут лепешки…
— Может, и моя болезнь оттого, что я ем не свою еду?
— Что ты, отец! — горячо возразила Нанехак. — Ты с одним кусочком сахару два дня чай пьешь… Нет, это у тебя от другого…
— Может быть, меня уже зовут Туда? — тихо проговорил Иерок.
Нанехак не знала, как отозваться на эти слова. Их не произносят просто так, и зов Оттуда входит в сознание человека извне, помимо его воли.
Прислушавшись и убедившись, что отец задышал ровнее, Нанехак заснула.
Утром, взглянув на отца, она увидела, что тот выглядит куда лучше и здоровее, чем в последние дни. Как будто вместе с ночным кашлем он выплюнул свой недуг и к нему вернулась всегдашняя жизнерадостность.