Остров надежды

Рытхэу Юрий Сергеевич

Еще на Первомайском празднике Ушаков объявил, что желающие могут покинуть остров, когда приедет новая смена зимовщиков. Но через несколько дней Тагью и Аналько от имени всех эскимосов сказали, что ни одна семья не желает возвращаться в бухту Провидения.

— Конечно, нам бы хотелось взглянуть на родной Урилык, — сказал Аналько, — но нам и здесь хорошо. Лучше, чем в бухте Провидения. Мы привыкли к острову, обжили его. И самое главное — тут много зверя и есть охота. Мы здесь почувствовали себя настоящими людьми.

Правда, Нанехак сказала, что

Аналько целый вечер вопрошал духов (потому и не уехал сразу после праздника к себе на становище), и они ему посоветовали не покидать остров. Те Силы, которые живут в Урилыке, могли разгневаться и отомстить за то, что люди оставили их. А к здешним уже привыкли. Так что и с этой точки зрения им лучше оставаться на острове.

Когда от берега отошел ледовый припай, к Ушакову явился Старцев. Он долго мял шапку, прежде чем выговорил:

— Георгий Алексеевич, позвольте мне остаться…

— Ты прекрасно знаешь, почему я хочу тебя отсюда убрать, — сухо ответил Ушаков.

— А что я буду делать на материке? Кому я там нужен? — всхлипнул Старцев.

Ушакову неприятны были слезы взрослого мужчины, и он брезгливо поморщился:

— Иди! Ты меня не разжалобишь.

Однако в тот же день в деревянный дом пришла Таслехак, жена Старцева, с сестрой Нанехак. Обе они стали упрашивать Ушакова оставить Старцева на острове.

— Он совсем стал эскимосом, — уверяла Нанехак. — Там, на материке, он пропадет.

— Я что-то не видел, чтобы эскимос так поступал, как поступает Старцев, — заметил Ушаков.

— И такие эскимосы бывают, — сказала Нанехак.

— А что молчит твоя сестра? — спросил Ушаков, обращаясь к Таслехак.

— Она тоже очень просит, она любит Старинна. — Нанехак, похоже, окончательно взяла на себя роль адвоката.

— Любит? — с оттенком недоверия спросил Ушаков.

— Да. Такие уж мы, эскимосские женщины. Если полюбим русского, то очень сильно и на всю жизнь… Разреши ему остаться, умилык…

Наконец и Таслехак подала голос:

— Он стал хорошим.

— Ну, раз такое дело, — махнул рукой Ушаков, — пусть остается.

Видимо, теперь Старцев поверил, что пароход обязательно будет. Остался только один человек, который еще сомневался, — это сам Ушаков.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Ушаков старался не уезжать далеко: он ждал пароход. Охотился в окрестностях поселения. Теперь он сам осторожно намекал людям, что не исключена возможность и четвертой зимовки.

Но тревожило это, главным образом, доктора Савенко и его жену, которая в последнее время стала прихварывать. Болезнь ее удивляла эскимосов, ведь они были уверены в том, что уж доктор с женой надежно ограждены от любых заболеваний.

Скурихин тоже собирался возвращаться домой на Камчатку. Остальные и не мыслили себе иной жизни, «роме как на острове Врангеля.

Как-то на утиной охоте Ушаков разговорился с Павловым. Стояла летняя тихая погода с легким туманом над тундрой. Глядя на своего спутника, Ушаков думал, что

лучшего напарника и помощника в будущих, еще только задуманных экспедициях нельзя было и желать. Павлов прекрасно знал Север, отлично разбирался в ездовых собаках, умел наладить вполне сносный быт даже в самых невероятно суровых условиях. Кроме того, он обладал отличным характером, уравновешенным и покладистым. В любом, даже, казалось, безвыходном, положении он был спокоен, рассудителен и никогда не унывал. Эскимосы не чаяли в нем души, и отбирать его у них было, конечно, не совсем честно. Но быть может, Павлов сам хочет уехать?

— Нет, — ответил он Ушакову, — я сроднился с этими людьми. Конечно, когда наладятся регулярные рейсы, я как-нибудь съезжу к себе на родину, на Камчатку, но сейчас не могу. Да и особого желания, Георгий Алексеевич, у меня нет. У меня тут родня, любимое дело и будущая школа. Я все-таки надеюсь, что дождусь, когда на острове будет большая, светлая, в несколько классов школа, с партами, черными классными досками, мелом, настоящими тетрадями и, чем черт не шутит, учебниками на эскимосском языке.

— Ну что же, — медленно произнес Ушаков, — я тебя не неволю. Хочу только сказать, что буду помнить тебя всю жизнь, и надеюсь, что дружба наша продолжится.

— Я бы хотел попросить вас, Георгий Алексеевич, — тихо сказал Павлов, — если что случится, позаботиться о моих детях. Особенно о сыне, Володе…

— Что может с тобой случиться? — улыбнулся Ушаков и положил руку на плечо Павлова. — Но скажу тебе — если что. всегда буду рад тебе помочь.

В эти тихие дни с особой грустью думалось о будущем расставании. Ведь здесь, на острове, останутся, быть может, самые лучшие, самые значительные годы жизни. И невольно вспоминались первые дни — высадка на берег, лихорадочная, торопливая работа по строительству дома, трудная зима. Иерок, его мудрые советы и помощь…

И Нанехак… Ее чистая, верная и благородная любовь, на которую Ушаков не мог, не имел права ответить взаимностью… Среди самых светлых и нежных воспоминаний она будет на первом и заветном месте.

Повесив на пояс несколько уток-гаг, охотники свернули к морю и берегом бухты направились к дому.

Когда еще придется увидеть такой чистый и тихий берег, как берег острова Врангеля! Сотни лет по нему не ступала нога человека, и девственность его природы остается одной из самых замечательных черт этой прекрасной земли.

Недалеко от поселения они увидели бегущего им навстречу Кивьяну. Тот что-то кричал, размахивая руками.

«Пароход!» — мелькнуло в голове Ушакова, и он прибавил шагу.

— Кит! — кричал Кивьяна. — Кит у берега!

Киты нередко подходили к острову, но эскимосы пока на них не охотились: не было настоящего умилыка и снаряжения. Но этим летом решили все же попытаться добыть морского великана. Он один мог заменить несколько десятков моржей. Приготовили гарпуны, поплавки из целиком снятой нерпичьей кожи и даже широкие острые ножи из стальных полотен.