Остров накануне
Шрифт:
«О, французы говорят, что вы торгаши. Никто не видел, чтобы вы воевали, и всем известно, что вы ростовщичествуете».
«Чтобы много прожить, лучше мало цениться. Надколотый горшок не бьется в черепья и служит так долго, что успевает надоесть».
Как – то утром в начале сентября на Казале вылился освободительный дождь. Здоровые и выздоравливающие, все выбрались из – под крыш, чтобы принять на себя струи, смыть следы зараженья. Потоп принес всем бодрость, но отнюдь не излечение, и язва продолжала свирепствовать после ливня, как свирепствовала до. Единственные утешительные новости касались того раззора, который чума творила, подобно как
Однажды, удерживаясь, хотя нетвердо, на ногах, Роберт выбрел за монастырские стены и увидел на пороге одного дома, отмеченного зеленым крестом, знаком зачумленности, Анну Марию или Франческу из Новары. Она исхудала, как фигура Пляски Смерти. Уже не снег и гранат, какая она была, а сплошная желть разлилась по ее коже, хотя в изнуренных чертах еще улавливались намеки на былые красы. Роберту припомнились слова Сен – Савена: «Вы ведь не продолжаете преклонять пред нею колена, когда возраст обращает ее в привидение когдатошних прелестей, пригодное прежде всего напоминать вам о неминуемости смерти?»
Девушка плакала на плече капуцина, будто расставаясь с любимым образом. Может, погиб ее француз. Капуцин, лицо которого было белее, нежели борода, успокаивал, указывая на небо костлявым пальцем, как бы говоря «когда – нибудь там, наверху…».
Любовь рассудочна только тогда, когда тело полно желания и это желание не удовлетворено. Если тело во власти немощи и ему непосильно желать, рассудочная страсть иссякает. Роберт понял: он до того исчах, что любить уже не может. Exit Анна Мария (Франческа) из Новары.
Он вернулся в обитель и снова залег под покрывала, решившись взаправду умереть: невыносимо было страдание оттого, что он больше не страдает. Отец Иммануил настаивал, чтоб больной выходил на воздух. Но известия, поступавшие от мира, не усиливали желание жить. В дополнение к чуме, город задыхался от голода, или того хуже, велась неистовая погоня за припасами, которые казальцы упрятывали, не желая делить еду с французами. Роберт наметил себе, если не скончается от болезни, скончаться от голода.
В конце концов отец Иммануил сумел его усовестить и выгнал из монастыря на улицу. Поворачивая за угол, он увидел группу испанских солдат. Он рванулся бежать, но они его церемонно приветствовали. Тут он понял, что посносив большинство бастионов, враги беспрепятственно проникают и разгуливают по городу, так что можно сделать вывод, что теперь уже не сельская округа осаждает Казале, а Казале как город осаждает собственную крепость.
В конце улицы ему встретился Сен – Савен. «Дорогой де ла Грив, – произнес он. – Вы занемогли французом, выздоравливаете испанцем. Эта половина города сейчас в руках наших противников».
«А дадут нам пройти?»
«А вы не знаете, что подписано перемирие? Вдобавок испанцы интересуются замком, а не нами. У французов кончилось вино. А казальцы высачивают его из своих погребов, будто бы это кровь Господня. Вы не можете запретить добрым французам посещать кое – какие трактиры в этой слободе, когда известно, что трактирщики получили возможность завозить сюда прекрасные вина из деревни. Испанцы встречают французов по – благородному. Необходимо только соблюдать приличия: если хочется поразмяться, ругаемся у себя на половине с соотечественниками, а тут с этими, поскольку они враги, надо душевно раскланиваться. И поэтому скажу открыто, что на половине у испанцев гораздо скучнее, чем на квартирах, где мы. Переселяйтесь скорее. Сегодня идем петь серенаду одной красотке,
Так и вышло, что вечером Роберт сошелся с пятью знакомыми хватами из окружения Туара. Не отстал от компании и аббат, который по этому случаю разоделся в кружева и фестоны и имел атласную перевязь. «Извини нас Господь, – проговорил он с лицемерной гримаскою, – надо же утихомирить свой дух, чтобы, как требует долг, свершать геройства…»
Окно выходило на площадь испанской части Казале, но в этот час вечера испанцы, как ожидалось, торчали по кабакам. В четырехугольном небе, ограниченном низкими крышами и вершинами деревьев, обсадивших площадь, отдыхала луна, с ровным светом, почти без ряби пятен, и смотрелась в зеркальце фонтана, шелестевшего в середине тихого квадрата.
«О Диана сладчайшая, – произнес Сен – Савен. – Сколь покойны и мирны сейчас твои города и деревни, им неведомы бой и война, селениты живут натуральным счастием, безгреховно».
«Не богохульствуйте, месье де Сен – Савен, – возразил ему аббат. – Если бы Луна и обиталась, как фантазирует этот сочинитель Мулине, вопреки теории Писанья, злополучны должны бы быть лунные жители, живя не с Боговоплощеньем».
"И прежесток должен быть Господь Создатель, лишая их этой опоры, " – парировал Сен – Савен.
«Не пытайтесь проникнуть в Божеские тайны. Господом не приобщены к Сыновней проповеди и туземцы в обеих Америках, однако ныне своей великой милостью Бог направляет туда миссионеров, лучом веры тьму пронизающих».
«Тогда, почему его святейшество римский папа не посылает миссионеров на Луну? Что, селениты не дети Бога?»
«Не говорите глупости!»
«Я пренебрегу, что вы назвали меня глупцом, господин аббат. И готов пояснить вам, какая тайна укрывается за моей глупостью, тайна, которую его святейшеству нежелательно обнародовать. Если бы миссионеры познакомились с живущими на Луне и разглядели их так же, как разглядывают прочие миры, которые распахиваются их взору, а нашему взору недоступны, они задумались бы: не обитают ли и в тех мирах существа, напоминающие нас. И задали бы себе вопрос: а неподвижные светила, не множество ли это солнц с собственными лунами и планетами? А обитатели этих планет, не глядят ли они на другие солнца, нам с вами неведомые? И до бесконечности».
«Господу было угодно сотворить нас так, что мы не в силах помыслить бесконечность, и довольствуйся, род людской, данным quia». [17]
«Серенада, серенада! – тормошили их прочие. – Вон то окно». Окно озарялось изнутри розовым полусумраком, увлекавшим воображение в глубь несбыточного алькова. Но спорящие, похоже, раззадоривались.
«Присовокупим, – издевательски настаивал Сен – Савен, – что будь наш мир конечен и окружайся он Ничем, конечен должен бы быть Бог. Господу присуще, коли вас слушать, быть на земле и небе и в каждом месте, и разумеется, ему невместно быть в таком месте, где ничего нету. Ничто, это не – место. Или же для расширения мира Богу бы следовало расширить самого себя, Бога. Значит, родиться в таких местах, где прежде его не бывало, что противоречит его претензиям на вечность».
17
Поскольку (лат.); традиционный зачин суждения в метафизике.