Остров прощенных
Шрифт:
Имеет ли такое начало право на продолжение? Нет, гражданочка-растлитель, никоим образом.
А если ребенок влюбится, как влюбляются ученицы в молоденьких преподавателей? В их возрасте и страсть, и страдания от неразделенной и сконфуженной нотациями любви – максимальны.
Вот возьму и разрушу общепринятый метод одергивания маленьких Ромео и Джульетт, подарю человеку смелое счастье, не стану обрекать на первый опыт несчастной, высмеянной любви, которая вполне способна в будущем отозваться противоестественно. Что же это за мораль, которая угнетает души? И, едва зацепившись за оправдание, я решаю: позовет –
Вскоре вспоминаю о нем уже с приятной легкостью, почти не испытывая электрического, подогретого запретами чувства. Вливаюсь в прежнее русло, возвращаюсь в состояние тридцатилетней женщины-девочки (иначе меня не назовешь), с благодарностью вспоминая вкус глотка юности.
И вдруг – первый сигнал. Желание или каприз? Карауля и беспрестанно “терроризируя” вопросами мою Риту, он то вкрадчиво осведомляется о следующем моем визите, то почти требует его. О, мой чистейший ангел, мой требующий свое маленький мужчина! Я подчинюсь твоей природе, утолю твою первую жажду любви!
На рождество Рита приехала в свой “замок” первой. Расстегиваясь на ходу, извинялась за опоздание и скользила оценивающим взглядом по краскам декораций. Алешка с кислой физиономией вплыл без стука в ее кабинет.
– Вы одна? – разочарованию не было предела.
– А кто тебе нужен?
Он рассердился на ее недогадливость. Но она все понимала и знала. Она возилась с застежками на туфлях. Алешка постоял над ней молчаливой тенью полминуты и спросил уже тверже.
– Так вы одна?
– Одна.
– Лучше бы не приезжали!
– Ну, знаешь!
Он был уже за дверью. Позже она нашла его и вручила видеокамеру (память о предстоящем концерте).
Тут я и явилась. Веселая, с мороза. На него не гляжу, чуть раня невниманием. Но радость лицезреть меня реальной покрывает все его обиды. Он долго стоит неподалеку незамеченный (замеченный один из всех), потом уходит. Я целенаправленно поднимаюсь наверх, в “логово Чебурашки”. Знаю, мой ангел там. Он не видит меня. Поглощен примеркой к объективу всех возможных видов сверху. У кого-то просит пить и перехватывает стакан с водой. Умиленная и все еще незамеченная (так мне кажется) прямиком направляюсь в хозкомнатушку и радуюсь почти полному горячему чайнику и баночке с кофе. Как богиня лучась, подношу ему сотворенный с любовью напиток. Еще издали меня увидев, маленький ангел бесстыдно превращается в маленького монстра.
– Это мне? – звучит нагловато, с какой-то дерзкой уверенностью.
Пьет прямо из моих рук – играет. Тут же убегает на свое место: действо внизу начинается. Я тайком тянусь губами к краешку горячего стакана, и не видит никто, как я касаюсь ЕГО призрачного следа…
Целый час наблюдаю за ним, рассматриваю исподтишка его фигурку, губы, сощуренный для удобства съемки глаз. Напрасно надеюсь, что моего пытливого взгляда не замечают. Чуть задумаюсь или вникну в происходящее подо мной зрелище, как объектив скользит в мою сторону. Поймав блеск линзы, я почему-то опускаю глаза.
– Всем счастливого Рождества! – возвещает Рита. – А сейчас дискотека!
Алешка подходит близко, близко. Склоняется над аппаратным столом, обзаводится делами, словно случайно время от времени касаясь меня. Мы маленькая странная семья. Семья из двух человек, где ОН деловито над чем-то корпит, а ОНА там, где должна быть – рядом с ним. Я осознаю,
В нашу обитель заглядывает Рита. Она подгоняет меня к отъезду. Ангелочек молчит, поглощенный музыкой, но на самом деле поглощенный нашим разговором.
– Я иду собираться, – говорит умная Рита, – ты тоже не задерживайся. Минут через десять я прогрею машину.
Да, я забыла сказать (правда, не слишком существенная деталь). Сюда меня сегодня доставили (“Дорогой, ты не мог бы по пути меня забросить… Большой концерт… Рита была бы рада…”).
Только подруга исчезает, ангел усердно начинает уговаривать меня остаться с ним. Я объясняю, как можно ласковей, испытывая сожаление оттого, что не могу выполнить его просьбу. Объясняю, что должна сейчас уехать. Он все понимает, но не желает сдаваться:
– Ну что же, езжайте. Я вас не держу.
Он меня не держит…
Не держит в крепких объятиях, но держит своим биополем. Я придвигаюсь к нему совсем близко. Мне приятно до слабости слегка касаться его уха губами, и я шепчу:
– Ты не мог бы для меня записать на аудиокассету все, что любишь слушать сам? Я тоже хочу слушать твою музыку. А с моей стороны обещаю тебе сюрприз.
– А какой? (о, милая наивность)
Я интригую:
– Прямоугольный, лакированный и красивый. Но главный сюрприз – у сюрприза внутри.
Он пару секунд размышляет над решением приятной задачи, но уже на третьей спохватывается:
– А может быть, все-таки останетесь?
Но я уже ухожу, а точнее преодолеваю притяжение.
Спускаюсь по ступеням, пребывая в сладких думах. Удивляюсь той разнице, вдруг обнаруженной мной, между дворцом до Алешки и дворцом, в котором Алешка есть. Вернее, Алешка там был и раньше, просто в моем субъективном восприятии его образ отсутствовал. А потом какой-то момент необъятной реальности две живые линии пересеклись. Это понятно и странно одновременно.
Одевшись, я еще раз вхожу в зал, чтобы отсюда, снизу, взглянуть на заполнивший собой большую часть материального пространства образ. (Затягивает в философию…)
Мальчик меня не видит. Он занят тем, что просто по-детски играет. Уворачиваясь от летящих в него бумажных комочков, вылепленных из обрывков газеты и слюны, обороняется тем же способом. Меня рядом нет, и мужское начало откатывает назад, уступая место граничащему с ним детству.
Я – скорее, разумный человек, нежели бесконтрольно чувственный. Но почему-то во сне мои чувства и фантазии, посторонив разум, предаются куда большей свободе, чем наяву. Знаю, что никто не проникнет в мой накрепко закрытый веками мир и даю волю всему, что в реальности регулирую с большой ответственностью. Почему? Почему мы жадно хватаем у сна то, что запрещаем себе наяву? Может быть, это недоработка природы в сложном механизме мозговой деятельности, несостыковка между разумом и чувствами, отсутствие звена в цепи, как во внезапно оборвавшейся системе Дарвина? (Затягивает в философию…) Почему в животном мире все расписано инстинктом, а человек обременен вечным выбором? Хотя, вероятно, этот выбор – не наказание, а дар. Возможность жить с лучшим или приемлемым.