Остров Рай
Шрифт:
А потом появилось солнце. Поляна наполнилась светом. Заискрилась роса на траве. Звонким разноголосьем засеяли воздух птицы. …Подскажите художника, который продаст мне краски — нарисовать безмятежную прелесть июльского утра, обещание счастья, надежду на чудо — щелкнешь пальцами, мир заиграет и любое желание сбудется, если оно настоящее, и жизнь не кончится никогда…
К поляне пришел человек. Простой, усталый, измученный долгой дорогой и тяжкой ношей. Мусор, грязь, суета и злоба — все это он принес на своих плечах. Вдруг получится сбросить постылый груз и вернуться назад в город чуть светлей и свободнее, чем уехал.
Сказка о потаенных дверцах
Городской чайке
— А этот зверек почем? — корявый палец покупателя ткнулся в самую крупную банку. Иссиня-черная многоножка метнулась вперед, стукнулась об стекло и яростно зашипела. Зубов в маленькой пасти было достаточно. Покупатель отпрянул.
— Тысяч восемь, но я бы вам не советовала. Зверушка кусается, плохо идет к рукам, ест только парное мясо. Неплохая ловушка в офис или сейф, но в дом с детьми ее брать не стоит. Посмотрите лучше на этого чудика.
Многоножка была обещана Борьке в машину, поэтому я осторожно переключила клиента на милейшее существо — огромные глаза, крохотный любопытный нос, изящные лапки и ореол невесомой дымчато-серой шерсти… лучше не уточнять, откуда я его доставала.
— Само изящество. Сама грация. Королевская… — я запнулась… Да, Королевская Аналостанка.
Извлеченный из банки чудик тут же стал обнюхивать человека. Трогательно и деликатно коснулся ладони холодным носом, тронул серебряным коготком… и бесцеремонно полез на руки.
Клиент созрел. Немудрено — чудик был необыкновенно ласков и, что важнее для домашнего любимца, питался грязными мыслями. Я вспомнила сальный взгляд пузатого любителя редкостей, как он пялился в вырез моего платья — да, пожалуй вся семья будет рада покупке. И стоил зверек недорого — я его не ловила, малыш сам попросился вылезти. Я улыбнулась, взяла деньги, быстренько рассказала — чем кормить, как ухаживать, почему, если чудик начинает себя вести, следует срочно вызывать или меня или Бориса Булатовича, — и выставила мужика за дверь вместе с покупкой. Не люблю чужих в доме.
Кстати, забыла представиться — я Саша. Двадцать семь лет, не замужем, не была и не собираюсь. Ясные глазки, стройные ножки, попка тоже не подкачала. Я умею застенчиво моргать и надувать губки, наклонять голову, крутить локон и задавать вопросы тоненьким голоском. Тогда мужчины думают, что я красивая дурочка, и начинают любить меня и спасать. Они неправы в обоих смыслах. Три языка, калькулятор между ушей, пояс по тэквандо и полная независимость в жизни. А еще я умею выманивать и ловить чудиков…
Крайняя банка все-таки сорвалась. Мохнатый гаденыш подпрыгнул чуть не до потолка, попробовал цопнуть меня в плечо, не прокусил, оттолкнулся от платья, скакнул на кухонный шкаф и проскользнул в вентиляцию — только пыль полетела клочьями. Вот зараза! Чудики в банках загомонили, толстая тварюшка, больше всего похожая на шерстяную жабу, начала раскачивать домик. Я шикнула
…Забавно вышло — Учитель говорил, что до трети городских жителей может чувствовать тонкие планы полиса. Особенно восприимчивы дети до двенадцати лет, старики с помутившимся разумом и творческие натуры. Но мало чуять, надо видеть, верить и понимать. Мне повезло. Детство в старинном доме, где у каждого темного уголка свой характер. Скрипучие половицы с тусклым рисунком старого дерева, ржавые трубы, гудящая газовая колонка, стекло в коридорных дверях с выпуклым мелким тиснением. Когда грустилось, было славно сидеть в темноте и на ощупь исследовать прохладные, бессмысленные узоры. Многослойные обои — если обрывать аккуратно, по листику, удавалось добраться до старых газет, даже с ятями — и угадывать по обрывкам, что писали сто лет назад. Я часто оставалась одна — мама работала, я болела — и с утра до вечера в моем полном распоряжении были все таинственные подстолья, шершавые кирпичи стенок в ванной, витые ножки стула «модерн», пыльные дырки между подоконником и батареей. Запахи пищи, бумаги, красок, чужих духов. Звуки, стуки, скрипы и шорохи, невнятные голоса, бормочущие околесицу на чужих языках. И на все это — флер лихорадки, проницательное чутье больного. Картинка долго не складывалась. Помог случай — для другого ребенка он бы мог стать последним.
Город. Июнь. Мне было почти девять лет. Я вынесла мусор и стояла в парадной с двумя ржавыми грязными ведрами. Мелкая жизнь на прилипших к донцам клочках газеты была неинтересна, я разглядывала сложный плиточный узор пола. Завитки волн — я уже знала слово «дорический» и пробовала сопоставить наш дом и историю аргонавтов. Ухнула дверь подъезда, вошел мужчина. Незнакомый, большой. Я вежливо улыбнулась — мама учила меня улыбаться людям. Мужчина приблизился, расстегнул штаны и стал мочиться в ведро. Он глядел на меня отвратительными злыми глазами, я слышала как звенит о жесть вонючая струя, как разлетаются брызги. Лифт все не ехал. Двери ближних квартир молчали. Я поняла — сейчас будет что-то плохое. Ужасное. Жуткое.
Мужчина протянул ко мне руки. Я сильно-сильно прижалась спиной к двери лифта… и прошла сквозь нее. Внутри было глухо и мрачно. Высоко над головой светила желтая лампочка, свисали витые тросы, клубилась пыль, внизу темнела пропасть без дна. Мгновение неподвижности, невесомости тела — еще секунда и начнешь падать. Я хотела жить. И побежала наверх по тросам, продралась сквозь нелепую паутину и густой, как сметана, воздух. Движение длилось, я уже начала задыхаться. Вдруг тишину прорезал лучик дневного света. Я вцепилась в него, как в канат и вывалилась из шахты. По счастью лифт застрял на нашем этаже. Дверь кабины была открыта.
Я позвонила в квартиру, вышла мама. Я сказала, что бросила ведра внизу, потому, что какой-то мужчина в них помочился. Мама спросила, как. Я объяснила. Мама вызвала милицию. Что было дальше с виновником моего пробуждения — не знаю и знать не хочу. Осталось ощущение бега и боль в руках — тросы оказались жирными и колючими. До двенадцати лет я никому не рассказывала, как спаслась. А потом пошла в студию — рисовать. Там был Учитель. Он понял. Он все понимал. Борька, когда не ерничает, похож на отца…