Остров Рай
Шрифт:
— Твоя кровь! Не будь я сыном Силена — твоя.
Поднять тело с ложа и бросить его во двор оказалось секундным делом. Юноша был уже у ворот — забирал у привратника посох и меч.
— Подойди-ка сюда, Медведь! — позвал Аврелиан, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — ты хотел увидеть отца? Может быть, ты захочешь его убить? Отомстить за честь матери, а, сынок?
Юноша повернулся к нему, пылая гневом:
— Я не подниму меч на безоружного старика.
«Каков зверёныш!» восхищённо подумал трибун:
— А если старик ещё может держать клинок? Попробуй, мальчик, когда ещё тебе представится такая возможность!
— Тебе надоела
— Да и давно. Не спеши, сейчас принесут оружие.
В саду потемнело — туча, надвигающаяся с востока наконец-то сожрала солнце. Меряя шагами аккуратно присыпанную песком дорожку, трибун искоса наблюдал за юношей. Тот стоял неподвижно, словно в карауле у императорского дворца. Судя по запёкшимся губам и теням вокруг глаз, он устал и страдал от жажды, но показать это не считал нужным.
…Старый гладиус лёг в ладонь, как влитой. Тяжёлый, гладкий, кованый из галльского железа, с рукояткой, обитой оленьей кожей, он был продолжением ладони и ни разу ещё не подводил хозяина. Ну, посмотрим, на что годится этот мальчишка? Аврелиан коротко отсалютовал и встал с опущенным мечом, наблюдая за противником. Классическая стойка, упругие ноги, острие направлено в лицо… хорошо. Но дистанция близкая — не учёл, что у врага руки длиннее. Ждёт, что я сделаю… Ах, паршивец!
Для разминки Аврелиан пугнул мальчишку прямым в грудь, тот отшагнул, пригнулся и коротко рубанул отца по бедру. Несерьёзно, едва снял кожу — кто б мог подумать, что щенок заточил лезвие? Ну, держись! Короткими рубящими Аврелиан пошёл бить по клинку противника — его гладиус был не заточен и ощутимо тяжелей, да и силы в руках скопилось больше. Мальчишка брал ловкостью и проворством, у старика оставалась мощь и опыт тридцати лет на границе. Раз, два, три! От железа летели искры. Ррррраз! Мальчишка упал на землю и в перекате попробовал ещё раз рубануть по ногам. В отместку Аврелиан уколол его в спину — не подставляйся! Ррраз! Вскочив на ноги, парень перекинул меч в левую руку — как это делал сам Аврелиан, и Амброзий Британик, его отец, и Аврелий Квинт, дед и основатель британской ветви рода. От неожиданности трибун замешкался и чуть не лишился носа. Амбидекс — левой сын владел так же ловко, как правой, пришлось отступить на шаг, притворно прихрамывая. Лицо Аврелиана осветилось улыбкой гордости — какой же он молодец, мой мальчик. Надо будет принести Митре жертву в благодарность за щедрый подарок.
Первые капли дождя коснулись разгорячённой кожи, мешаясь с потом. Аврелиан брил голову, а длиннокудрому Аврелию Младшему пришлось нелегко — мокрые волосы закрывали глаза. Ничего, научится! А поединок пора кончать — сын начал злиться, если они похожи, то вскоре гнев застит ему глаза. Трибун сделал вид, что начинает слабеть, задышал чаще, опустил голову и нарочито медленно переложил гладиус в левую руку, подставив противнику незащищённый бок. А потом мощным нижним ударом выбил меч у Аврелия. Глаза сына сделались бешеными, но лицо оставалось спокойным — похоже, он готов был принять гибель. Трибун воткнул гладиус в землю.
— Прости. После твоей сестры, у меня не рождалось детей, и я думал, что род прервётся. Я не знал о твоём рождении, но горжусь, что у меня такой сын.
Лицо Аврелия сделалось совсем детским:
— А как же мама?
— Она ошиблась. И я ошибся. Хорошо, что эту ошибку можно исправить. Я рад, что ты дома… — трибун качнул на языке имя — Аврелий. Аврелий Амброзий Младший, мой сын. Мир?
— Мир. А ты здорово дерёшься, отец, — рассмеялся
— Или ты бы отсёк мне ногу, малыш, — улыбнулся трибун и обнял сына, — пойдём домой! Ты устал, голоден, отдохни и поешь, а завтра мы устроим пир и принесём жертву Митре в честь продолжения рода. Хочешь сам сразиться с быком?
Аврелий помрачнел:
— Я готов выйти на бой со зверем, если это нужно, но не буду приносить жертвы. Я христианин.
— Вот как? — про себя Аврелиан недобрым словом помянул Туллию, — а то, что мой лучший друг, возлежащий со мной за одной трапезой, — дикий сатир с рогами — тебя не смутит?
— Нет. Ирландец, который крестил меня, говорил, что любая душа может спастись.
Сын смотрел прямо, Аврелиан узнавал свой упрямый взгляд, чуть сведённые узкие брови.
— Ладно. Молись кому хочешь, хоть Христу, хоть Аммону, хоть Венере Капитолийской. Только рабов мне не порти. Договорились?
Сын замялся на мгновение, потом кивнул. Аврелиан не мог на него наглядеться — едва пробивающиеся усы, мокрые локоны, загорелые щёки, блестящие от дождя мощные плечи, которые буквально через год-два нальются мускулами — у мальчика фигура Дискобола. От клятой Туллии — только улыбка, почти что девичья, и крупные белые зубы. Мой. Сын. Мой сын!!!
Довольный Напайос приплясывал у портика:
— Ты ещё сомневался — твой, только ещё упрямей!
На ходу Аврелиан ткнул сатира кулаком в брюхо и увернулся от острых копыт — лягался козёл пребольно.
— Эй, Германик, Саллюстий, Верцингеторикс, ад бы тебя побрал! Собирайте всех наших на пиршество завтра ночью. Пусть пригонят быка с полей, да смотрите без единого белого пятнышка! Пусть подвесят котлы да поставят вариться пиво! Пусть рабыни зажгут курения и подготовят покои — ко мне приехал сын! Смотрите все — вот ваш молодой господин Аврелий Младший!
Хитрый лис управляющий первым подошёл поклониться будущему хозяину:
— Прикажете ванну?
— Да, ванну, ужин, одежду, ложе, массажиста — Аврелиан прищурился на сына, — женщину? Нет, женщин не надо, видишь, мальчик устал. И нам с Напайосом в мои покои ещё фалернского!
До утра они пили, ели солёные орешки, сушёный сыр, персики и снова пили. Пятнадцать лет впустую. Пятнадцать лет Аврелиан едва прилагал усилия, чтобы поддерживать виллу в относительной безопасности и благополучии. Два посёлка бриттов отказались платить налоги, один сожгли дотла саксы, порубив заодно шестерых старых легионеров. Вилле нужен ремонт, бассейн иссяк, вина в подвалах едва ли на год… «Если так надираться — и на месяц не хватит», — ввернул Напайос. Пятнадцать лет — на чтение Петрония и Апулея, прогулки по побережью под шорох волн, фехтование с пленниками и спаньё с бриттскими девками. А сын в это время рос, учился ходить, ездить верхом, держать оружие, понимать красоту и мыслить. Какой же я идиот… с этой мыслью Аврелиан уснул.
Неизбежного похмелья удалось избежать — с утра трибун проснулся, ощущая себя тридцатилетним. Сорвал со стены гладиус, вылез в окно и голым заскакал по росистому саду, рубя наотмашь прохладный воздух. Рабыни-садовницы с визгом разбегались, перепуганный управляющий сунулся спросить не нужно ли чего господину и был послан к воронам. Молодой германец, с которым трибун обычно звенел мечами, оказался повержен трижды и запросил пощады. Только звон бронзового колокола, возвещающий о трапезе, заставил Аврелиана вернуться в дом и покорно отдаться в руки брадобрея и одевальщицы.