Остров Разочарования (иллюстрации И. Малюкова)
Шрифт:
— Небу угодно было отнять у меня блаженство встречи с семьей, — раздраженно продолжал Фламмери. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что можно так безразлично относиться к его словам. — Я бы никак не сказал, что мое сердце ожесточилось от этого удара. Для этого я слишком уверен в промысле божьем… — При этих словах он набожно поднял глаза к «летучей мыши». — Но мысль о мучениях, которые они испытывают, получив сообщение о моей мнимой гибели, не скрою, приводит меня в отчаяние.
— Конечно, — рассеянно поддакнул Егорычев, понимая, что дальнейшее
— И мне тоже, — поспешно промолвил Moo6c. — Душевно скорблю с вами, мистер Фламмери.
Цератод и Смит опять промолчали.
— Так почему же нам не связаться поскорее с Филадельфией и не избавить моих близких от незаслуженных и необоснованных страданий? — сказал Фламмери.
— Связаться с Филадельфией? Каким образом? — спросил Цератод.
— Конечно, по радио.
— Почему именно с Филадельфией? У меня тоже имеются близкие. И они живут не в Филадельфии, а в Ливерпуле.
— А у меня в Лондоне, — сказал Смит.
Мообс хотел было сказать, что и у него имеются родственники — в Буффало, но не решился.
Мистер Фламмери, не отвечая на реплики, продолжал, адресуясь к Егорычеву в первую очередь:
— Я думаю, нам следовало бы сегодня же дать о себе знать по радио. Конечно, если вам, мистер Егорычев, действительно удалось договориться с этим Кумахером.
— Я действительно договорился с этим Кумахером, — сказал Егорычев. — Еще вчера договорился. И я думаю, что он починит рацию, если это только технически возможно. — Он увидел вытянувшиеся физиономии своих собеседников и успокоительно добавил:- Лично я уверен, что это вполне возможно. И сейчас мы устроим консилиум… Только очень прошу вас, делайте вид, что вы не сомневаетесь в готовности Кумахера выполнить наше приказание.
Он снял с двери, ведшей во второе помещение, одеяла и шинели, отодвинул засов, вызвал фельдфебеля, обрадовавшегося возможности подышать свежим воздухом, снова запер дверь и по-прежнему завесил ее одеялами и шинелями.
Кумахер стоял посреди помещения и щурил глаза. После темноты, в которой он провел несколько часов, его ослепил свет «летучей мыши».
— Нужно будет починить рацию, — сказал ему Егорычев таким тоном, словно разговаривал с монтером, вызванным из артели по ремонту радиоприемников. — По-моему, работы на час, не более.
— С вашего разрешения, я бы хотел осмотреть ее, господин капитан-лейтенант, — проговорил фельдфебель вполголоса, подчеркнуто косясь глазами на завешенную дверь.
— Мы вас для этого как раз и вызвали.
При этих словах Цератод и Фламмери важно качнули головами, подтверждая Кумахеру, что дело обстоит именно так.
— Только смотрите, — предупредил его Егорычев, — не дай вам бог валять дурака. Я недостаточно знаю радиотехнику, чтобы браться за ремонт рации, если это можно поручить специалисту. Но я всегда отличу починку от порчи. Так что не советую рисковать…
Якобы из опасения, что его за дверью расслышит майор Фремденгут, Кумахер
Егорычев, успевший заранее обследовать рацию, приблизительно представлял себе размеры и характер повреждения, и сейчас ему было интересно не мнение фельдфебеля, а то, что и как он сочтет нужным сказать. И не столько с точки зрения оценки повреждения — рацию действительно можно было исправить довольно быстро, — Егорычеву важно было, как себя поведет Кумахер.
Но Кумахер, быстро осмотрев рацию, удостоверился, что этот русский капитан-лейтенант, пожалуй, и в самом деле разбирается в радиотехнике, во всяком случае, время, потребное на починку, он определил правильно. Наверно, радиолюбитель.
— Так точно, господин капитан-лейтенант, — приподнял он наконец свой седой бобрик от рации, ярко освещенной сильным электрическим фонарем, — За час-полтора все будет в порядке. От удара табуреткой можно было ожидать куда более значительных повреждений.
Его налившееся кровью широкое лицо дышало правдивостью, усердием и преданностью.
Егорычеву было приятно, что можно будет обойтись без угроз. Он понимал, что Кумахер в некотором роде приперт к стенке и в данном случае будет добросовестен из трусости. Большего от него нечего было, собственно, и ждать.
Слова фельдфебеля произвели самое благоприятное впечатление на Фламмери и Цератода. Несколько смягчились и взгляды, которые они время от времени кидали на Егорычева: этот молодой большевик незаменимый парень в такого рода положениях!
— Только, ради всевышнего, ни слова господину барону! — униженно прошептал Кумахер. — Он меня задушит, как цыпленка.
— Хорошо, — сказал Егорычев, и оба джентльмена величавым кивком подтвердили обещание Егорычева.
— Ну, а как насчет вашей памяти? — осведомился как бы между делом Егорычев. — Она все еще в аварийном состоянии?
Кумахер заговорщически осклабился, давая понять, что всему свое время, и выразительно развел руками.
— Разрешите приступить к ремонту, господин капитан-лейтенант?
— Приступайте, — сказал Егорычев.
— Если позволите, — прошептал Кумахер, — я попросил бы вас завесить еще чем-нибудь двери. У господина майора исключительно тонкий слух.
На дверь, за которой в темноте мрачно возлежал на полу майор фон Фремденгут, навесили еще два одеяла, и фельдфебель Кумахер, все же всячески остерегаясь произвести хотя бы малейший шум, с проворством и сноровкой мастера своего дела приступил к ремонту.
Оба «старших англосакса», как называл про себя Егорычев Фламмери и Цератода в отличие от Мообса и Смита, прикорнули на койках в ожидании завершения ремонта. Смит сидел, опершись могучей спиной о приятно холодившую каменную стену, лениво смотрел в сырую черноту ночи и о чем-то думал. Последний день он вообще усиленно предавался размышлениям. Мообс, взгромоздившись на табуретку, воевал с вдруг закоптившей горелкой «летучей мыши».