Остров Разочарования
Шрифт:
— Нет, сэр, все еще непонятно, — доверчиво отвечали островитяне, подавленные ссылкой на Книгу псалмов. — Еще непонятно, но мы будем очень стараться, чтобы понять.
— Ну и убирайтесь и вознесите благодарение господу за то, что он вовремя удержал мою руку.
Негры гуськом потянулись в обратный путь. Шлепанье их босых пяток быстро удалялось во мраке тропинки, покуда окончательно не растворилось в мирной тишине ночи.
— Поразительно! — промолвил Егорычев. — Делать подарки черт знает кому назло порядочным островитянам!
— Мои чувства могут быть понятны только верующим христианам, сэр!.. Милость к падшим, сэр! — с чувством
— Милость к падшим! — фыркнул Егорычев. — Скажите лучше — заигрывание с подонками здешнего населения.
— Хорошо, — сказал Фламмери. — Считайте это моим капризом. Цератод, осторожно промолчавший всю эту сцену, ограничился при последних словах американца улыбочкой, которую и Фламмери и Егорычев могли одинаково воспринять как одобрение их точки зрения.
— Вы знаете, как их зовут, этих четырех молодчиков? — зевая прервал наступившее молчание Мообс. — Ах да, я уже вам рассказывал… Кстати, мистер Фламмери, эти герои кино просили передать вам, что они обязаны вам жизнью и никогда этого не забудут.
Смит молчал. Ему не нравилось то, что сделал Фламмери, и было неясно, как к этому отнесся его земляк и коллега по профсоюзу транспортников и неквалифицированных рабочих.
Ночь была великолепна, но время близилось к двенадцати и надо было ложиться спать, а перед этим сговориться насчет текста радиограммы, которую Егорычев должен был передать сегодня ночью на русском языке.
Они вернулись в пещеру. После свежего воздуха ударило в ноздри острым запахом керосиновой лампы.
В обсуждении — раньше всего было продумано наиболее безопасное и удобное время передачи — приняли участие все пятеро спасшихся с «Айрон буля». Потом Сэмюэль Смит пошел на вахту — охранять подступы к лужайке.
Принято было предложение Егорычева — передавать радиограмму ровно в двадцать четыре ноль ноль. В Москве в это время пять утра.
Сложнее оказалось с текстом. Фламмери и Цератод, при полной, конечно, поддержке Мообса, настаивали сначала, чтобы в радиограмме было ясно сказано: капитан Роберт Фламмери из Филадельфии, майор Эрнест Цератод из Ливерпуля, капитан-лейтенант Константин Егорычев из Москвы, Джон Бойнтон Мообс из Буффало и кочегар Сэмюэль Смит, спасшиеся с британского военного транспорта «Айрон буль», находятся примерно в таком-то районе южной Атлантики, о чем просят сообщить их родным (о командовании вопрос даже не возникал) и ждут присылки за ними корабля или самолета.
Егорычев был против. Он считал, что радиограмму такого содержания послать следует, но не сразу, а дней через пять, так как она все же будет сравнительно доступна расшифрованию. А надо для начала посылать такую радиограмму, которая могла бы быть по-настоящему понята только в Советском Союзе. После пяти-шести дней, в течение которых советским командованием будут приняты надлежащие меры, быть может через союзное командование, можно будет послать и вторую радиограмму с тем содержанием, которое было предложено Цератодом и Фламмери с Мообсом. Если в ней даже, паче чаяния, и разберутся немцы, то все же у союзного командования будет почти неделя форы. К тому же за это время немцы успеют еще поглубже завязнуть на фронте и им станет еще сложнее принять какие-либо меры в отношении острова Разочарования. Хочется поскорее дать о себе знать родным? Безусловно. Ему тоже: и родным и командованию. Но лучше же, право, потерпеть лишних пять — шесть дней и дождаться своих, нежели на пять дней раньше столкнуться носом к носу с гитлеровскими
Какой он предлагает текст? Ему пришел в голову припев из песни его родного батальона морской пехоты. Вместе с подробной подписью Егорычева он, бесспорно, наведет советское военно-морское командование на верный след.
С Егорычевым согласились, но не без некоторого раздражения. И не столько огорчало, что не прошел их текст (Егорычеву удалось убедить их в своей правоте), сколько то, что уже в который раз приходилось принимать его предложение. Хорошо еще, что при этом не присутствовал Смит.
От огорчения Фламмери и Цератод завалились спать. Мообс остался бодрствовать, чтобы вертеть рукоятку генератора, а Егорычев присел за дощатый, крытый клеенкой столик, чтобы записать заранее текст, и очень хорошо сделал. В ходе записи выяснилось, что он от волнения позабыл несколько знаков. Пока он их вспоминал, пока записал и вторично проверил написанное, часы барона Фремденгута, висевшие над столиком на тонкой золотой браслетке, показали без двух минут полночь.
— Давайте крутите, Мообс! — сказал Егорычев, уселся поудобней перед передатчиком и взялся большим и указательным пальцами правой руки за телеграфный ключ.
Ровно в двадцать четыре ноль ноль он начал передавать свою радиограмму. На часах радиостанций, исчислявших время по гринвичскому поясу, стрелки показывали Четыре часа две минуты утра: часы барона Фремденгута отставали на две минуты.
Трижды передав радиограмму, Егорычев отпустил Мообса спать. Мообсу надлежало еще затемно сменить Смита. Егорычев мог бы и сам прилечь, но нервы его были сильно взбудоражены, и ему было не до сна. До трех часов он для практики в немецком языке читал какой-то бульварный роман, затем вышел подышать свежим воздухом.
Луна уже давно закатилась. Где-то внизу еле различалась в темноте сонная бухта. Сколько десятков или даже сотен лет в нее не заходило ни одно судно с Большой земли? И кто знает, сколько еще дней, месяцев или лет пройдет, пока такое судно в ней, наконец, появится?
Егорычев устало вздохнул, потянулся так, что хрустнули плечевые суставы, и пошел будить Мообса. Подождав, пока Смит вернулся в пещеру, он разделся и лег.
Рукоятку от генератора он на всякий случай спрятал у себя под подушкой.
Меньше чем через минуту он уже спал.
Так закончился второй день его пребывания на острове.
VIII
Того же седьмого июня, в начале восьмого часа вечера, то есть почти за пять часов до того, как Егорычев начал передавать свою радиограмму, в одном из кафе на главной улице Рио-де-Жанейро — Авенида Рио-Бранко — сидел поджарый невысокий синьор лет под тридцать пять. У него были зачесанные назад черные волосы, темно-карие глаза, сильно загорелое лицо с крупным прямым носом. И все же любой бразильеро безошибочно признал бы в нем не коренного жителя Бразилии. Синьор был одет достаточно прилично и в то же время достаточно скромно, чтобы не бросаться в глаза. Он был спокоен тем особенным, чисто профессиональным спокойствием, которое отличает человека, вынужденного постоянно держать себя в руках и тщательно скрывать свои истинные чувства. Его фамилия была Шмальц, Это был тот самый доктор-инженер Гуго Шмальц, постоянный военно-политический обозреватель немецких передач Бразильской радио-корпорации, последние строки доклада которого сегодня слышали люди в пещере на острове Разочарования.